В ноль три сорок пять он поднялся на мостик.Волосы ещё мокрые от душа, в запахе шампуня с мёдом и свежей рубашки — тёплое ощущение дома:
— Доброе утро, коллега! Как вахта?
— Доброе утро, Константин Палыч! Как город? Как провели время?
— Кофе горячий есть? В каюте не стал пить. Ужасно по пароходу соскучился! — Он тронул рукой переборку и отдёрнул с испугом.
— Что с вами, Палыч? Не током ударило?
— Током? Нет. Не током! Пальцы… — он засмеялся, облегчённо и честно. — Кофе судовой — самый кайф… горрряченький. Чуть не обжёг пальцы… Обжёг. Смех и грех. — Сжал ладонью свой смех в горсти, успокоился. — Первый глоток кофе на мостике — это святое, коллега. Жить хочется.
Ноль три пятьдесят пять. Чего ещё можно хотеть? Даже спина согревалась. Даже ладони заболели приятно, игольчатой лаской. Привычно изрёк: «Вахту принял. Приятного отдыха…»
С рассветом и весь следующий день — строители, грузчики, порт с экипажами трёх судов у причала — смеялись и пытались вычислить: кто такой этот «везучий, чертяка! Живучий моряк! Живучий…»
Он и сам это знал. И сам — радовался. Стыдно сказать: в луже… Навались, румпельный!
Ледокол! Раечка…
— Смотри, какое у меня теперь море! Абрикосовое! А там — персик цветёт. Персиковое!
— А нам механик нужен. Из Геленджика на Турцию бегаем. Пойдёшь?
— Погоди, капитан. Тебе сколько лет? Шестьдесят? А мне — семьдесят! Я, можно сказать, только-только про жизнь понимать начал.
— Ещё годика два поморячить мог бы?
— Зачем? Не в том дело, что отморячился-откорячился, а в том, что я берег увидел. Это хорошо, когда понимаешь и море, и берег свой… Нет. Моё море здесь теперь.
Садовод улыбался, не скрывал, что рад встрече, но снова взял в руки перочинный нож и продолжил прерванное занятие — вырезал свистульку. Ивовая ветка, разбухшая от соков весны, дрожала и прокручивалась в его сильных пальцах, привыкших прививать живые побеги на растущем дереве.
— Пойдём, на старый орех присядем, помнишь его?
— Как не помнить? Грецкий орех — король леса. Ни одно дерево близко не подойдёт…
— Сломало дерево в эту зиму. Такой мощный орех был, лет сто — не меньше.
— А ты раньше времени уходить решил… Возвращайся! Море наше ещё!
— У тебя — море. У меня — сад.
— Подожди. Это тот сад, который умирал? Который тебе бандиты подарили? Сколько же ему лет? Сколько ему жить осталось, Петрович?
— Ты скажи, капитан: сколько лет живёт пароход?
— Да сколько экипаж на нём будет достойный, столько и жить будет.
— Так и сад. Умирал, потому что люди вокруг умирать стали. Союз — умер. Совхоз — умер. Садовник — умер. Мне главный бандюк этот сад на сохранение дал. А сам — сам знаешь, где лежит. Царство небесное. Плохого сказать не могу, а хорошее — вот оно: не дал плохим людям сад на дрова выкорчевать, не позволил. Он так мне и сказал тогда: «Я в войне абрикосы зелёные вместе с солдатами ел — витамины. Что б со мной ни случилось — пусть сад пацанам останется… Зацветёт!»