Я не знал, что ответить, а Мотя Главный обнял товарища за плечи:
— Смотри, Сашок, какая конструкция из нас с тобой получается, когда мы рядом и руки как крылья — мост с пилонами! Разве можно жалеть? Мы с тобой — мост над морем, Сашок, когда рядом стоим!
Сашка понимающе улыбнулся, показав пустоту от потерянного зуба.
Я повернулся к Главному:
— Мотя, а ты поёшь ещё?
Он молча отошёл к стойке бара и вернулся с гитарой. Долго настраивал струны. Долго и тихо, будто он не к гитаре, а к себе в тот момент прислушивался. Наконец, кивнул поседевшей головой и запел:
Я не прошу идти за мной,
Я ношу выбрал и дорогу,
Ты на прощанье только пой
И струны ласковые трогай.
Ты на прощанье мне скажи
Слова печали и надежды —
Как хорошо, что я здесь жил,
Как хорошо, что было прежде.
Струны были в миноре и песня — в миноре. Струны побежали волной и затихли волной.
Мотя вынул что-то из кармана куртки, я думал — носовой платочек, но он вдруг улыбнулся и подмигнул мне:
— Пилотку мою помнишь? — и лихо надел на лысоватую макушку, двумя пальцами, как перед увольнением в город. — Узнаешь подводника? Помнишь, оркестры на набережной?! — И лихо ударил по струнам:
Я не прошу идти за мной —
Я сам шагнул за даль порога,
Где радость — пропасть на дороге,
А счастье смешано с водой!
Тра-та-та-та! Тра-та, та-та… Ать, два!
Мотя расправил грудь и сказал громко:
— И жизнь наша — песня!
Сашка улыбнулся и запел, легко и без грусти: «Ты, моряк, красивый сам собою…» — и рука его легла на плечо «пилона-подводника», развернув его пилотку дурашливо «на бок». И оба отразились на стекле бокала, как фото на память.