— Что вы здесь устроили?
При виде непривычно бледной кузины и замершей напротив неё раскрасневшейся мятежницы, Гален нахмурился. А обведя комнату внимательным взглядом, понятливо хмыкнул:
— Что-то потеряла, Мишель? Случайно не это ищешь? — Приблизившись к книжному стеллажу, незаметным движением фокусника извлёк из разделившегося напополам глобуса так хорошо знакомый девушке сафьяновый мешочек, нарядно расшитый золотой нитью.
Оберег выпал из руки Донегана и повис в воздухе на тонком витом шнурке. Словно загипнотизированная Мишель следила за раскачивающимся из стороны в сторону, как маятник часов, талисманом, не в силах отвести от него взгляда и понимая, что Гален ни за что не позволит ей прикоснуться к магии Лафлёра. К горстке родной земли, к которой её влекло сейчас сильнее, чем когда-либо в жизни.
Гален болезненно морщился. От близости чуждой для него Силы тело неприятно ломило, ныла каждая его клетка. Ладонь же противно зудела — так хотелось отшвырнуть от себя треклятый сосуд для древней магии лугару.
Наследник и сам не мог себе объяснить, почему сохранил эту вещицу, а не избавился от неё сразу же после приезда Мишель. Наверное, его тешила мысль, доставляло удовольствие осознание, что очень скоро магия Лафлёра станет ему родной. А пока что он владел хотя бы её крупицей, пусть и не мог ею пользоваться. Как владел той, которую эта Сила манила, влекла за собой.
Мишель неосознанно дёрнулась к Донегану, хоть и понимала, что ей не заполучить свой оберег. Глаза молодого человека недобро сверкнули, губы искривились в хищной усмешке, прежде ей незнакомой, а теперь, когда Гален обнажил своё истинное обличье, почти не расстававшейся с его лицом.
В несколько шагов преодолев расстояние от стеллажа до камина, хозяин Блэкстоуна обернулся к пленнице, каменным изваянием застывшей перед ним.
— Ну так вот, чтобы ты больше не мучилась и не искушала себя, и не рылась в моих вещах, я сделаю вот так. — Ослабив шнурок, перехватывавший горловину бесценного для Мишель сокровища, Донеган с самым безразличным видом вытряхнул его содержимое в огонь.
Пламя, до сих пор робко точившее почерневшие, рассыпающиеся пеплом головёшки, вздыбилось, зашипело, жадно потянулось к дымоходу, отбрасывая на потемневшую кладку камина ярко-оранжевые блики.
— Ты — чудовище, — прошептала девушка, раздавленная и потерянная. Сглотнув застрявший в горле горький комок, повторила чуть слышно: — Чудовище.
Слёзы, обжигая, одна за другой катились по щекам. Весь день она сдерживала рыдания, душила в себе эту слабость, а теперь вдруг поняла, что сдерживаться и дальше просто нет сил.