Да, к такому я точно была не готова.
Сидеть на полу, подогнув под себя ноги…
Впрочем, почему бы и нет.
Подтянула подушку поближе к столу и устроилась на ней. Она оказалась удивительно мягкой, несмотря на небольшую толщину. Пусть это было необычно, зато гораздо удобнее, чем сидеть на стуле неестественно прямо, словно ты проглотила палку. И при этом не забывать оттопыривать мизинец.
— Любите иньфайскую культуру? — спросила, когда Орман сел рядом со мной.
— Скажем так, в ней много всего интересного. — Он коснулся блина на блине, и тот закружился волчком.
Прежде чем я успела ответить, на моей тарелке уже лежало много всего странного. Орман снял крышку с чугунного горшочка, и оттуда повалил пар.
— Национальное иньфайское блюдо. Суп с рисом, водорослями и соусом из водорослей и вайанского перца.
— Не слишком ли много остроты? — поинтересовалась, осторожно поднося ложку к носу.
— Слишком много — это не про иньфайцев. Они умерены. Во всем.
Суп действительно оказался в меру острым. Необычным, равно как и все, что мне довелось попробовать во время обеда. За это время я узнала про иньфайскую кухню столько, сколько не узнала бы никогда в жизни. Орман рассказывал о рисовых лепешках и десертах из риса, о рыбных и мясных блюдах, о традициях застолья, а я рассматривала комнату. Интерьер в красных оттенках, приглушенных соломенными вставками на окнах. Очень необычными, напоминающими тканое полотно во всю величину рам. В тон им был настил на полу, круглые фонарики под потолком: вроде тех, которыми украшали Лигенбург к Празднику Лета. Потолок был расписан иньфайскими узорами, в самом центре, у квадратного светильника, пламенел иероглиф.
— Что он означает?
— Это напоминание.
— Напоминание?
— Сам иероглиф означает опасность. Черту. Границу, которую не стоит переходить.
— Несколько необычно размещать такое в столовой, вы не находите?
— Почему же?
— Ну представьте: ваши гости поднимают голову, а у вас на потолке опасность.
Орман на миг прикрыл глаза, словно пытаясь справиться с дрогнувшими уголками губ. Интересно, почему он не позволяет себе улыбаться? Усмешка, холод, жесткость, даже та единственная полуулыбка, когда я сказала про страшный сон — пожалуйста. Но только не веселье. Не смех.
Поймав себя на такой мысли, немедленно уткнулась в тарелку, а когда подняла глаза, Орман пристально смотрел на меня.
— У меня не бывает гостей.
— Не бывает? Совсем? Никогда?
Вот сейчас я искренне удивилась. Лина говорила, что Орман не любит публичность, но представить, что в таком огромном доме не бывает гостей, что здесь не проводятся приемы, не звучит смех, не мельтешат пестрые платья леди и строгие фраки джентльменов на балах, было странно. Но даже если представить, что это так, где же тогда он встречает деловых партнеров?