— Как я уже говорил, никогда — это слишком долго.
Снова подняла голову: иероглиф кроваво-красным впивался в бледное спокойствие потолка. Опасность, черта, граница…
Грань.
— Откуда во мне магия смерти, месье Орман? Мои родители самые обычные люди.
— Ты в этом так уверена, Шарлотта?
Что? Конечно же, я в этом уверена.
— Разумеется.
Орман неопределенно приподнял брови.
— На что вы намекаете? — холодно спросила я. — Женщина, которая меня вырастила, знала мою маму, мама работала у нее горничной. Мой отец был простым моряком.
— Почему твоя фамилия Руа?
— Потому что так звали мою маму. Жюстин Руа.
— Ты родилась в Вэлее? — уточнил он.
— Да. Какое это вообще имеет отношение к делу?
— Большое, Шарлотта. Очень большое.
— Я решительно не понимаю, к чему вы клоните, — отложила пахнущее мятой полотенце (которое здесь исполняло роль салфетки) и поднялась. — Если не возражаете, давайте продолжим.
— А я решительно не понимаю: неужели тебе совсем не интересно твое прошлое?
Орман выпрямился и оказался лицом к лицу со мной.
— Твои корни. Твоя магия.
— Сейчас мне гораздо интереснее побыстрее закончить. Насколько вам известно, месье Орман, в ближайшем будущем мне предстоит искать новую работу, и не уверена, что это получится быстро. Мне надо платить за жилье, и…
— Кормить мисс Дженни, — насмешливо произнес он.
— Не вижу в этом ничего смешного.
— Да, тут уже не до смеха. — Орман кивнул на дверь. — Ты хочешь и дальше быть гувернанткой?
— Вряд ли у меня это получится, — заметила я, когда мы вышли в коридор.
— Вот и замечательно. Это совершенно не твое.
— Неужели? — я почувствовала легкий укол раздражения. — А что, по-вашему, мое? Лежать обнаженной на простынях?!
Это прозвучало настолько двусмысленно, что у меня вспыхнули щеки. Незамедлительно ускорила шаг, искренне надеясь, что он оставит это замечание без комментариев. Потому что если не оставит, то… то я сама не знаю, что сделаю.
— Никогда ни перед кем не оправдывайся, Шарлотта, — неожиданно произнес он. — Что бы ни произошло. Ты имеешь право поступать так, как тебе вздумается, и жить так, как тебе того хочется.
— Вас послушать, так стыд и совесть — совершенно излишни.
— Стыд и совесть — всего лишь гордыня. Желание казаться хорошим. Чаще всего, в глазах окружающих, большинству из которых нет до тебя никакого дела. Не считая тех, кто привык осуждать всех подряд.
— Удивительно, что с таким отношением к людям вы решили меценатствовать, — заметила я.
— В этом нет ничего удивительного, — он усмехнулся. — В наш век калекам и сиротам готовы помогать все. Чего не скажешь о людях искусства.