— Женщина?! — раздался чей-то возглас.
Словно вместо меня в холл вбежала цирковая обезьянка в панталонах.
— Господа! Господа, прошу внимания! — Нас вышел встречать мистер Ваттинг. — Сейчас мы все пройдем в синюю гостиную для знакомства, где нам подадут чай. После чего перейдем в главный зал для предварительного разбора и обсуждения сюжетов.
— Мистер Ваттинг, здесь какое-то недоразумение. — Бородач оторвался от стойки, взглядом указывая на недоразумение, то есть на меня. — Мисс утверждает, что она выставляется…
— Это правда. — Кислым голосом директора музея можно было заквасить пару бочек капусты. — Мисс Руа сегодня выставляется, ее картину вы сможете увидеть на экспозиции.
После этого заявления взгляды стали откровенно колючими, особенно когда у меня приняли пальто и шляпку. Напряженная тишина давила на плечи, поэтому я их расправила и вскинула голову. Обвела взглядом присутствующих, среди которых затянулась немая сцена, и поинтересовалась:
— Может быть, уже пойдем? Очень хочется чаю.
В россыпи работ, глядевших со стен или установленных на мольбертах, я видела только ее. «Девушка» застыла прямо напротив меня, в центральной части экспозиции. Холст одели в раму, о которой я могла только мечтать: старинную, тяжелую, изъеденную зеленью меди без примеси позолоты. Я скользила по ней взглядом, повторяя каждый завиток. А что мне еще осталось делать?
К «Девушке» так никто и не подошел, со мной никто не горел желанием пообщаться. Многие художники были знакомы между собой, а мистер Ваттинг не горел желанием давать мне рекомендации. Он вообще не горел желанием видеть меня здесь, и за чаем ясно дал это понять. Всем. Искусствоведы обходили картину стороной, задерживаясь разве что для того, чтобы посмотреть полотна справа и слева, бросая на меня взгляды, исполненные скепсиса. Я же с ужасом думала о той минуте, когда выставка распахнет объятия для всех, и в открытые двери Музея искусств хлынут толпы людей.
Ирвин, Лина, Эби… Леди Ребекка и Миралинда.
Сейчас я уже сомневалась в том, что правильно поступила, оставив им пригласительные. Каждый равнодушный взгляд впивался в сердце кинжалом, каждое молчание заставляло сильнее сжимать холодеющие руки на ридикюле. Особенно когда у других полотен искусствоведы собирались группами, вступая в жаркие диспуты. От того, чтобы позорно разреветься или сбежать, останавливало только чувство собственного достоинства, а еще картина за моей спиной.
«Девушка» помогла мне перешагнуть через все свои страхи, решиться на нечто большее, чем лавочка на рынке, куда я относила свои работы, но она… оказалась никому не нужна.