Бабкину было под сорок. Когда-то он мечтал стать музыкантом — и не стал, но любовь к музыке сохранилась, и каждый вечер он шел в заводской Дом культуры, к своей виолончели. Он был лауреатом всяческих конкурсов самодеятельности, о нем писали газеты, и не то в «Огоньке», не то еще в каком-то журнале были опубликованы два снимка: Бабкин в робе, со щитком, а рядом — он же, в черном костюме и с галстуком-бабочкой водит смычком по струнам.
Иное дело — Панчихин. Семья, двое детей, а сам — ухарь, чуть ли не со всем заводом на «ты», о таких обычно говорят — свой в доску. С людьми он сходился легко, даже, пожалуй, бездумно. «Эй, друг, есть закурить?» — и еще на одного друга больше. Савдунин относился к нему настороженно. Ему не нравилась манера Панчихина блистать своей улыбкой, хлопать людей по плечу, почти сразу переходить на «ты», балагурить. Такая открытость Савдунину казалась развязностью, и он, человек совсем иного склада характера, сторонился Панчихина. Теперь же у него появились для этого другие основания.
Очень быстро Панчихин подружился с Лосевым. В каждый обеденный перерыв они присаживались на пару к небольшому столику под лестницей и резались в «козла». Как-то, проходя мимо, Савдунин услышал заливистый смех Панчихина и слова, обращенные, надо полагать, к проигравшей паре:
— Сегодня же и поставите нам. И не садитесь больше — у нас с Жоркой будете только рыбу считать!
— Лосев! — позвал Савдунин. Тот нехотя поднялся из-за стола и подошел к бригадиру. Савдунин кивнул: «Идем», — и пошел впереди, вразвалку, мучительно соображая, что же ему сказать.
— Перерыв еще не кончился, бригадир, — недовольно проворчал Лосев.
Но Савдунин не ответил, не обернулся, будто вовсе не расслышал. Полдела он сделал — отвел Лосева от стола, от Панчихина. Да разве отвел? Все равно после смены они выйдут с завода вместе…
После перерыва бригада должна была сваривать листы. Работа предстояла нехитрая, листы уже подали на участок, и Савдунин, показав на них Лосеву, сказал:
— Вот. Как будешь делать?
— Ты что же, экзамен мне устраиваешь?
Ничего другого Савдунин придумать не мог. Конечно, глупо. И возиться с тридцатилетним мужиком тоже глупо.
Лосев зло пихнул ногой в один лист и, кажется, понял, в чем дело.
— Работа ерундовая. А ты за мной нянькой-то не ходи, бригадир. Мне с тобой восемь часов по закону отмерено, остальное время — мое личное.
И, повернувшись, пошел обратно, к Панчихину.
Все-таки Савдунин подошел к нему снова, уже после перерыва, и сразу постучал Лосева по спине, останавливая его: в цехе было шумно, иначе Лосев не услышал бы.