Голова — награда за танец. Мрачный сюрприз Иродиады — только танец способен так побеждать, ибо танец — самый жестокий сын дерзнувшей воспрянуть свободы. Разорванная пластика смирения, вкрученная в самое себя и розданная первым встречным — новая форма индульгенций. Я никогда не поверю, что Юдифь не была прекрасной танцовщицей. В стихии танца — легендарный подвиг Персея. Жуткий ящик под погостом — венчающая реальность танцевальной истерики. Инстинктивное подражание манящей логике огня — в крови самосуда. Бичуемая плоть отрекшейся от нее музыки, вера, выброшенная на круг — все величие танца в беспредельной низости мира, наступающего себе на ноги в поисках неведомого партнера. Разве вы не мечтали об этом танце? Подобная дерзость угнетает вас, но именно ее вы чаще всего называете надеждой. Бесплодная борьба за голову мира — не ваша ли голова у его ног? Подвиг, отрекшийся от танца — это я называю убийством. Забудьте танцоров — и где она, ваша История? Куда вы пойдете, если я запрещу вашим глазам танцевать? Зачем ваши книги, если парализованный мир забудет пьянящую сладость кружения? Победа, лишенная танца — насилие. Конвульсивный монолог, обращенный к вечности, требование, а не просьба о прощении — танец учит смотреть, и предсмертный взгляд святого Петра — ваши ноги вверх, к цветам, ваша голова вниз, к солнцу. Вам просто не выжить без тошнотворной плавности, сбивающей с толку гармонию.
Диалектика танца — вот вам история и философский метод поиска. «Я поверил бы только в такого Бога, который умеет танцевать» — мудрость воскресшего иранца, перчаткой брошенная нам в лицо. Если уж кто и умел танцевать, так этот Заратустра с головой Бога в заплечном мешке. Иисус невзлюбил танец, и горше судьбы, расколовшей мир, большего унижения человечество не испытывало. Нерон обожал танцевать, но природа посмеялась над ним, и мы до сих пор пожинаем плоды его неуклюжих па. Но упаси нас господь искусственно создавать гениального балетмейстера — все его притязания (как всегда искренние) сведутся к марионеточному усреднению. Гениальность — худший трафарет.
Танец вырос из плясок, и Пляска останется его апофеозом. Мгновенная постэкстазная ясность нужна для подготовки нового танца — именно так я хочу жить. И если не для этого исцелять расслабленных — снимите пуанты и забудьте про свои мечты. Ведь это вы восхищались матиссовскими танцорами — красные трещины в синей ненависти — не победители, но стоики. Вот оно — предвещение Пляски (она и не снилась тебе, святой Витт). Но вероятность рождения зла тем больше, чем быстрее растет стремление к добру — и пляска идет вопреки танцу, то есть она уже не обязана созидать, но и приписывать ей неотвратимость разрушения неэтично по отношению к Миру (Богу), сотворившему ее и к Человеку, ее воспитавшему. Пляска вырывается из тисков нравственных категорий и не прогнозируема — обычно здесь же она и умирает. Танец Эллады, умерший Пляской Рима — воистину незабываемая сцена. Но где они, былые танцоры? Любой пантеон для танца — каземат. Как чувствовали бы вы себя, навсегда прикованные пусть и к славе, если бы энергия танца заставляла вас выходить на круг? Ваши нелепые подергивания все более восхищали бы круг, который бы становился все шире и смешнее. Вы бы танцевали одни, упиваясь уже не танцем, а сбивчивыми хлопками забывших прежнее. Вы бы не заметили, что где-то есть другой, настоящий круг, куда вам уже не войти.