— Мама! — позвал он, стараясь перекричать шварканье метлы в соседней комнате. — Мама, я хочу пить.
Невидимая метла остановилась и прислушалась.
— Сейчас иду, — ответила мать.
Стул взвизгнул своими колесиками, скрипнула детая створка окна. Шаги матери приближались. Стоя в дверях на верхней ступеньке (две ступеньки вели из кухни в комнату), мать с улыбкой смотрела на него. Она казалась огромной, как башня. Старое серое платье вздымалось от босых лодыжек к поясу, изгибалось на груди и широких плечах и открывало ее полную шею в рамке изношенных кружев. Ее лицо слегка раскраснелось от работы. У нее были мягкие, полные губы и темные волосы. Едва заметная тень на впалых щеках придавала ее лицу с большими карими глазами сдержанное, почти скорбное выражение.
— Я хочу пить, мама, — повторил он.
— Знаю, — ответила она, спускаясь по ступенькам, — я слышала. — И, искоса глянув на него, она подошла к раковине и повернула кран. С шумом потекла вода. Мать постояла у раковины, загадочно улыбаясь и пробуя пальцем бурную струю в ожидании холодной воды. Потом наполнила стакан и подала мальчику.
— Когда я стану большим? — недовольно спросил он, беря стакан обеими руками.
— Придет время, — ответила она с улыбкой.
Она редко широко улыбалась. Чаще просто глубокая складка обозначалась над ее верхней губой.
— Потерпи немножко.
Не сводя глаз с матери, он пил большими, неровными глотками. Потом он протянул ей стакан, удивляясь тому, что воды в нем почти не убавилось.
— Почему я не могу говорить с водой во рту?
— Никто не услышит тебя. Ты напился?
Он кивнул, удовлетворенно мурлыча.
— И это все? — спросила она, явно поддевая его.
— Да, — нерешительно ответил он, ища разгадку в ее взгляде.
— Я так и думала, — покачала она головой, изображая разочарование.
— Что?
Сейчас лето, — она показала на окно, — становится все жарче. Кого ты должен освежить своими ледяными губами?
— О! — он поднял улыбающееся лицо.
— Ты ничего не помнишь, — упрекнула она и с гортанным смехом подняла его на руки.
Погрузив пальцы в волосы матери, Давид поцеловал ее в бровь. Знакомое тепло и запах ее кожи и волос.
— Сюда! — со смехом показала она на свою щеку. — Но ты слишком медлил, и сладкий холод прошел. Губы для меня, — напомнила она, — всегда должны быть холодными, как вода, которую они пьют. — Она опустила его на пол.
— Когда-нибудь я наемся льду, — предупредил он, — тогда тебе понравится.
Она засмеялась. Но потом строго сказала:
— Ты пойдешь когда-нибудь на улицу? Утро уже совсем состарилось.
— Ай!
— Иди, иди. Хоть на немножко. Я должна подмести, ты же знаешь.