— Тихо! — прогремел голос над ним.
Съежившись, мальчик зарыдал еще громче.
— Ша, дорогой, — руки матери легли на его плечи.
— И это перед самым приездом! — прокричал взбешенный отец. — Он начинает это! Этот вой! Это что будет продолжаться до самого дома? Тихо! Ты слышишь?
— Это ты его пугаешь, Альберт, — возразила она
— Ах, так это я? Успокой его. И сними эту соломенную шестерню с его головы.
— Но здесь холодно, Альберт.
— Ты таки снимешь ее, когда я.., — прилив злобы не дал ему договорить, и когда жена отвернулась, его длинные пальцы сорвали шляпу с головы мальчика. В следующее мгновение она уже плыла по зеленой воде за бортом парохода. Мужчины на корме переглянулись с усмешкой. Старая торговка вскрикнула и затрясла головой.
— Альберт! — у женщины перехватило дыхание. — Как ты мог?
— Я мог! — выкрикнул он. — Надо было оставить ее там! — он лязгнул зубами и торопливо оглядел палубу.
Она подняла рыдающего ребенка и прижала к своей груди. Ее отсутствующий, ошеломленный взгляд блуждал между пышущим злобой лицом мужа и кормой корабля. Шляпа еще прыгала и кружилась на серебристо-зеленой дорожке за кормой, и концы ленточек скользили по воде. В глазах женщины показались слезы. Она быстро вытерла их, тряхнула головой, как бы отбрасывая воспоминания, и отвернулась от кормы. Перед ней маячили мрачные купола и квадраты стен города. Белый дым над зубчатыми крышами бледнел в свете заходящего солнца и таял в небе. Она прижалась лбом ко лбу ребенка и шепотом успокаивала его. Это была огромная, невероятная страна, земля свободы и неограниченных возможностей, Золотая Земля. Женщина опять попыталась улыбнуться.
— Альберт, — робко позвала она. — Альберт!
— Хмм?
— Геен вир войнен ду? Ин Нью-Йорк[1].
— Нейн. Бронзевиль! Их об дир шойн гешрибен.[2]
Она кивнула неуверенно, вздохнула...
Винты забились, упираясь в воду. "Питер Стьювезант" приближался к причалу. Но продолжал медленно, по инерции, плыть, словно не хотел останавливаться.