— Нет, — холодно ответил он.
— Это было бы хорошо для тебя, — продолжала она, — ты бы мог смотреть еще на кого-нибудь, кроме своей мамы.
— Я не хочу ни на кого смотреть.
— У твоей мамы было восемь братьев и сестер, — напомнила она ему, — одна из них может скоро приехать, одна из моих сестер, твоя тетя Берта. Ты был бы рад?
— Не знаю.
— Она бы тебе понравилась, — заверила его мама. — Она очень забавная. У нее рыжие волосы и острый язычок. И нет такого человека, которого она не смогла бы изобразить. Хотя она не очень толстая, летом пот льется с нее потоками. Я не знаю, почему это так. Я видела мужчин, которые так потеют, но женщин — никогда.
— У меня здесь мокро летом, — он показал на свои подмышки.
— Да, и у нее тоже, — сказала мать с особым ударением. — Ей один раз сказали... но ты никогда не видел медведя?
— Видел в книжке. Там было три медведя.
— Да, ты говорил мне про них. Так вот, в Европе есть цыгане. Цыгане — это мужчины и женщины, такой темный народ. Они скитаются по всему миру.
— Зачем?
— Им это нравится.
— Ты меня спросила про медведя.
— Да. Иногда цыгане водят с собой повсюду медведя.
— А они едят овсянку? — последнее слово он сказал по-английски.
— Что это такое?
— Учитель сказал, что это овсяная каша, которую ты даешь мне по утрам.
— Да, да. Ты говорил мне. Но я не уверена. Мне кажется, это что-то похожее на яблоки. Но раз твой учитель говорит...
— А что делает медведь?
— Медведь танцует. Цыгане поют и бьют в бубен, а медведь танцует.
Давиду это понравилось:
— А кто его учит?
— Цыгане. Они так деньги зарабатывают. Когда медведь устает, люди бросают деньги в бубен... Так вот, я говорила тебе про тетю. Кто-то сказал ей, что нужно подкрасться к медведю сзади и потереть руки об его шкуру. И тогда она перестанет потеть под мышками. И вот однажды, когда медведь танцевал...
Она замолчала. Давид тоже расслышал шаги за дверью. Через секунду кто-то постучал. Раздался голос.
— Это я, Лютер.
Она открыла дверь, вскрикнув от удивления. Лютер вошел.
— Я совсем потерял голову, — сказал он, оправдываясь, — забыл свой подарок.
— Какая досада, что вам пришлось возвращаться, — сказала она сочувственно. — Вы оставили его в спальне, — она протянула ему сверток.
— Да, я знаю, — ответил он, кладя сверток на стол. Он посмотрел на часы: — Боюсь, что теперь слишком поздно идти туда. Я доберусь не раньше девяти, и сколько я смогу посидеть там, час?
Давида разозлило то, что Лютер сел.
Лютер распахнул пальто и нерешительно, но вместе с тем озабоченно смотрел на мать Давида. Его глаза блестели и были беспокойнее, чем обычно. Давида снова поразила резкость черт его лица.