Вот тогда я плакал навзрыд, первый и последний раз в жизни плакал, зажимая себе рот, чтобы не кричать от отчаяния, задыхаясь и хрипя, сжимая кулаки в бессилии что-то изменить, забыв, что рядом со мной рыдает мама и по-прежнему неестественно спокойно стоит сестра. Все последующие события размазались во времени: приезд скорой помощи, милиции, мое заявление, заявление сестры и прочее воспринимались как бы со стороны. Наверное, так мозг защищался от потрясения, чтобы не сойти с ума. Я ходил около палаты, где лежала потом в беспамятстве моя младшая сестра, изнасилованная в гаражах недалеко от дома тремя подонками, которых впоследствии так и не нашли, а в груди под сердцем копилась глухая темная ярость и жажда мести. Месть этому миру за бессмысленную жестокость, попадавшую совсем не тем, кто ее заслуживал. Эта жестокость для людей, которые давно таковыми не являлись, скрывая хищные морды под личиной благообразных людей, Антону Синягину, который так жестоко распорядился судьбой моего отца и сестры. Но сами испытания только начинались, чередой наваливаясь со всех сторон. Потому что через две недели я собственными руками обрезал кухонным ножом, неуклюже сделанную сестренкой веревочную петлю, с ее остывающим телом, показавшееся мне таким легким и маленьким, когда я бережно опускал его вниз. И лихорадочно пытался развязать трясущимися пальцами затянувшийся на нежной шейке узел, молясь и безумно надеясь, что каким-то чудом сестра еще жива. А рядом, сидя на полу, качаясь всем телом, схватившись руками за голову, беспрерывно выла мама. И от этого безнадежного звериного воя, леденела и застывала в корчах душа. Спустя некоторое время рядом с могилой отца появилась еще одна, свежая могила моей сестренки, так и не нашедшей в себе сил продолжать жить дальше после того, что сделали с ней подонки, изощренно насиловавшие двое суток девушку, предварительно накачав наркотиками.
Наверное, именно тогда что-то сломалось в моей душе, в тот самый миг, когда на дорогих душе могилах давал клятву отомстить Синягину и его прихлебателям, за все беды, которые он нам причинил. В гневе и эмоциях я совершил ошибку, сам позвонил бизнесмену крича в трубку, что не прощу ему смерти своей сестры и отца, что отомщу так же страшно всем его родственникам и близким, до кого смогу дотянуться. Он пытался объяснить, что к смерти сестры не имеет никакого отношения, что девочку должны были только попугать, чтобы надавить на меня. В такое время мы живем, но он никогда бы не позволил ее пальцем тронуть, у самого дочь росла, прекрасно понимал, как далеко можно заходить, а что делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Сам разберется с теми подонками, что совершили это преступление. Он говорил по телефону уверенно, не боясь, что я могу записать его слова и прочее. Вот тут бы мне надо было остановиться и подумать о происходящем, но меня несло, и я продолжал угрожать. Дурак! Сейчас, по происшествии лет, отчетливо осознал, что вряд ли он хотел, чтобы все зашло так далеко как в этот раз с поглощением фирмы. В принципе, для его корпорации она была как капля в море, ради которой не стоило становиться совсем уж беспринципным мерзавцем, воевавшим с недавними детьми такими подлыми методами. Он прекрасно знал, что в тот момент желторотый пацан для него совсем не опасен, а он для меня недосягаем.