Уже после суда я виделся с женой в стенах Лефортовского изолятора. Пока шел суд, от Галины Леонидовны никаких весточек не было, а тут вдруг нам дали короткое свидание. Но меня и здесь не оставляли одного. Во время разговора присутствовал заместитель начальника изолятора, фамилию его я не помню; он живо интересовался беседой, потом мы пили чай с лимоном. Впрочем, тогда еще лимон в разряд дефицита не входил, и деньги на этот чай, судя по моей тюремной «зарплате», не вычитали.
В общем, встретились мы с Галиной Леонидовной и попили чайку. Она сказала: «Где бы ты не находился, я буду тебя ждать».
Вот так мы и простились.
Отсюда, из Лефортова, меня отправили в пересыльную тюрьму на Красной Пресне. Это — старая тюрьма, она хорошо известна в преступном мире. Почти в центре Москвы, за Зоопарком, в глубине улицы 1905 года стоит огромная тюрьма, рассчитанная на несколько тысяч человек. Огромные массивные ворота. Грязь на территории, вышки, колючая проволока. Вокруг — жилые дома. Когда нас выводили на прогулку, мы видели, что с балконов этих домов хорошо заметно, как во дворе гуляют заключенные. Но это еще что!
Знаменитая «Матросская тишина», старая тюрьма, расположенная в Сокольниках, просто чуть ли не впритык окружена жилыми домами; поэтому когда в изоляторе шумят подростки (а эта публика никогда не унывает), то по периметру тюрьмы включаются «ревуны» — да так, что от них вздрагивают все дома вокруг.
Это — старые тюрьмы, они подчиняются не КГБ, а МВД, а КГБ имеет только следственные изоляторы. Когда я был первым заместителем министра, мы несколько раз ставили вопрос о том, что московские тюрьмы нужно выводить за пределы города. Не было денег. Чтобы преобразить наши тюрьмы, требуются колоссальные средства — ведь все эти тюрьмы дореволюционного происхождения. Если мне не изменяет память, то за годы советской власти мы не построили у нас в стране ни одной новой тюрьмы. Лагеря строили, но тюрьмы — нет. А зная реальную обстановку в стране, строить тюрьмы было, конечно, нужно; и прежде всего с учетом, что перед этапом здесь содержатся и женщины, и подростки, и женщины с детьми. Но проблема осталась нерешенной. Так и по сей день.
Прежде в московских тюрьмах я не был, если бы знал, конечно, как мной распорядится судьба, то поинтересовался бы, наверное; но отправляясь в поездки по стране, я обязательно посещал следственные изоляторы и колонии. Тогда офицеры и прапорщики получали немного — где-то по 150 рублей, и это — при достаточной выслуге лет. А текучесть кадров в этих не престижных заведениях очень большая. Прежде всего нужно было думать об улучшении материального обеспечения личного состава. И хотя после 1981 года офицеры стали получать значительно больше, эта категория военнослужащих требует к себе постоянного внимания.