Чаще всего свою злость и ярость Юлия вымещала на матери - та ведь находилась рядом, под рукой, как говорится, вот ей больше всех и доставалось. Можно было бы, конечно, обрушивать ярость и на учительниц, но у тех с Юлькой разговор мог быть очень короток: наставят в дневник двоек и попрут из школы взашей; можно было свою злость выплескивать и на одноклассниц, но тут разговор мог быть еще короче - те, не задумываясь, залепят пару оплеух либо вообще зубы вышибут... От дорогих товарок всего можно ожидать.
Поэтому оставалась мать. Отношения с матерью иногда достигали степени белого каления - температуры, когда плавится металл. В матери Юльку раздражало все - и то, как та красится, и то, что не понимает "хипповую" музыку, не ценит "металлистов" и теннисную секс-бомбу Аню Курникову, не может отличить киви-ликер от огуречного рассола и так далее, по жизни же мамашка старается шагать в обнимку с разными деревенскими хитростями... Их Андреаполь вообще больше похож на деревню, чем на город.
На огороде у мамашки, например, очень часто паслись соседские куры загородка-то худая, дырка на дырке, мужчины в доме нет, вот куры и чувствуют себя среди мамашкиных грядок как гвардейцы на Невской першпективе - проход у них всюду вольный, маршируют хохлатки туда-сюда. Соседка, недолюбливавшая Людмилу Кортун, этому обстоятельству была рада: все куры лишний раз чего-нибудь склюют.
Заделать же дыры было невозможно - не женское это занятие, да и на одну заделанную дыру завтра появятся четыре. Тогда Юлькина мамаша пошла на военную хитрость - раскидала среди морковных грядок, особенно любимых соседскими курами, несколько яиц, а утром, на глазах у нехорошо изумившейся соседки, собрала их да на летней кухоньке демонстративно изжарила яичницу.
Больше соседские куры ее не беспокоили - сидели там, где им надлежало сидеть. И несли яйца.
А Юльке эта деревенская мамашкина хитрость - как кусок глины в чае вместо сахара, она лишь брезгливо поморщилась да выругалась. Подружкам сказала:
- Как была мамашка козлом женского рода, так козлом женского рода и осталась.
Однажды за завтраком она сказала матери с недоброй улыбкой:
- Когда-нибудь мы с тобой сойдемся на узкой дорожке. Одной из нас придется лечь в землю.
- Господи, пронеси! - Старшая Кортун перекрестилась.
- Вот тебе и "Господи, пронеси!", - передразнила ее Юлька.
Ненависть Юльки к матери росла, будто на дрожжах, не по дням, а по часам.
Иногда Юлька исчезала из дому, скрывалась у кого-нибудь из подружек, со злорадством думая: пусть мать помучается, погадает, где она находится, попереживает. И мать, видя, что дочь к ночи не вернулась домой, действительно переживала, плакала горько.