– Скула, – сказал я. – И еще должна болеть печень.
– У меня никогда ничего не болит, – ответил он, блеснув моноклем.
– Разве вы знакомы? – удивился румяный.
– Немножко, – сказал я. – Мы поспорили об искусстве.
Бармен крикнул, что такси прибыло. Человек с пластырем сейчас же встал.
– Пойдемте, советник, – сказал он.
Румяный растерянно улыбнулся мне и тоже встал. Они пошли к выходу. Я проводил их глазами и направился к стойке.
– Бренди? – спросил бармен.
– Именно, – сказал я. Меня трясло от злости. – Кто эти люди, с которыми я сейчас говорил?
– Плешивый – это советник муниципалитета, культурой занимается. А тот, что с моноклем, – это городской казначей.
– Казначей, – сказал я. – Сволочь он, а не казначей.
– Да ну? – сказал бармен с интересом.
– Вот вам и ну. Буба пришел?
– Нет еще. А казначей, он что?
– Сволочь он, – сказал я. – Ворюга.
Бармен подумал.
– Очень даже может быть, – сказал он. – Вообще-то он барон. Бывший, конечно. Повадки у него и верно сволочные. Жалко, я голосовать не ходил, а то бы против него голосовал… А что он вам сделал?
– Он вам сделал, – сказал я. – А я ему сделал. И еще кое-что сделаю. Вот такое положение.
Бармен, ничего не поняв, кивнул и сказал:
– Повторим?
– Давайте, – сказал я.
Он налил мне бренди и сообщил:
– А вот и Буба пришел.
Я оглянулся и чуть не выронил стакан. Я узнал Бубу.
Он стоял у дверей и озирался с таким видом, будто пытался вспомнить, куда он пришел и для чего пришел. Он был очень не похож на себя, но я его все-таки узнал сразу, потому что мы четыре года просидели рядом в аудиториях Школы, и потом было еще несколько лет, когда мы встречались чуть ли не ежедневно.
– Слушайте, – сказал я бармену. – Его зовут Буба?
– Умгум, – сказал бармен.
– Что же это – кличка?
– Откуда мне знать? Буба и Буба. Его все так зовут.
– Пек! – крикнул я.
Все посмотрели на меня. И он тоже медленно повернул голову и поискал глазами, кто зовет. Но на меня он не обратил внимания. Словно вспомнив что-то, он вдруг судорожными движениями принялся отряхивать воду с плаща, а потом, шаркая каблуками, подковылял к стойке и с трудом взобрался на табурет рядом со мной.
– Как обычно, – сказал он бармену. Голос у него был глухой и сдавленный, словно его держали за горло.
– Вас тут дожидаются, – сказал бармен, ставя перед ним стакан спирта и глубокую тарелку, наполненную сахарным песком.
Он медленно повернул голову, посмотрел на меня и спросил:
– Ну? Чего надо?
Веки у него были воспалены и полуопущены, в уголках глаз скопилась слизь. И дышал он через рот, как будто страдал аденоидами.