— Я не понимаю, сэр.
Мистер Уолш окинул ее холодным взглядом:
— Считаете ли вы, что с самого начала целью их было убийство мальчика?
Сердце Мэри ёкнуло.
— Я не знаю.
— Не знаете, хотели ли миссис Лихи и Нэнс Роух убить мальчика?
— Думаю, они желали избавиться от подменыша.
— Простите мне мою настойчивость, Мэри, но, раз они собирались избавиться от, как вы его называете, «подменыша» и раз вы знали, что это означает утопить мальчика, почему вы не воспротивились этому окунанию? Почему вы не пожаловались вышеупомянутой соседке, как сделали, увидев миссис Лихи, стегающую крапивой Михяла? Почему не призвали на помощь священника?
— Я не думала, что они хотят убить Михяла. — Мэри и сама услышала, как неуверенно это прозвучало. Руки ее стали дрожать, и она уцепилась за юбку.
— Ну а тогда зачем окунать в реку маленького беззащитного ребенка?
Мэри бросила взгляд на скамью подсудимых. Обе — и Нора, и Нэнс — глядели на нее; растрепанные волосы обеих висели жидкими лохмами. Нора дрожала как в лихорадке.
Мэри сделала глубокий вдох, и материя тесно обтянула ее грудную клетку с бешено бьющимся сердцем.
— Чтобы вылечить его. Выгнать из него фэйри.
Мистер Уолш улыбнулся:
— Благодарю вас, Мэри.
НОРЕ КАЗАЛОСЬ, что она уже никогда не согреется. Она видела, как, несмотря на утренний час, лбы судейских блестят от пота, видела, как эта громадная, шаркающая ногами толпа людей обмахивается и вытирает платками лица, а сама дрожала, точно вокруг мела пронзительная вьюга.
В который раз она спрашивала себя, не сходит ли с ума. Время, казалось, перестало идти размеренно и последовательно, оно металось — то вперед, то назад. Процесс мучительно полз от одного дня заседания к другому, а Нора стояла с разрывающимся мочевым пузырем, не в силах удержать в памяти имя очередного свидетеля. Едва заканчивал один, как его сменял другой.
Во всех подробностях ей запомнились только показания Мэри Клиффорд. Она стояла, дрожа, за перегородкой, и вновь видела девочку, переминавшуюся с ноги на ноги под градом вопросов. Взгляд ее, когда Нора встречалась с ней глазами, казался твердым. В какой-то миг Нора готова была поклясться, что это ее рыжеволосая дочка целует Библию и под присягой свидетельствует против нее.
Это моя мать убила моего сына.
Меня повесят, внезапно пронеслось в мозгу, и Нора ухватилась за свои наручники. Сквозь монотонный голос королевского обвинителя она слышала, как стучат ее зубы.
Нора старалась сосредоточиться и вслушаться в то, что говорит суду, жестикулируя, новый свидетель. Тот самый полицейский, что ее арестовал. Она заметила, что на суд он явился побрившись, и представила себе, как он стоял утром перед осколком зеркала, с бритвой и ремнем для ее правки, в то время как она валялась в камере, расковыривая себе кожу на подошвах. Борясь с тошнотой. Мучимая тревогой. Женат ли он, есть ли кому согреть ему воду для бритья? Подать завтрак? Нора представила себе, как этот полицейский тщательно соскребает бритвой щетину с горла, но, почувствовав, как сжалось собственное горло от приступа тошноты, уставилась в пол.