Брюханов с Зубовым, подержав Степана в воде, снова вытащили его и поставили перед Крутовым, полушубок на котором был расстегнут, шапка сидела набекрень, и по всему было видно, что он изрядно пьян.
— Ну, — громко икнув, сказал Крутов, — будем осознавать сейчас, или вам не хватает аргументов? Так вот они, — и он указал пальцем на прорубь.
Степан хотел сказать, что он не откажется от своей веры, но не мог открыть рот — все сковывал холод, его начало мелко трясти. Но он собрал все усилия воли и отрицательно покачал головой.
— Товарищ командир, что с ним возиться? Под лед его, на корм рыбам — и всех делов, — сказал Брюханов, грязно выругавшись.
— Нельзя под лед, — нахмурился Крутов. — Комиссар ждет от него отреченья от Бога, хотя хрен мы от него чего добьемся. Помню, в одном монастыре игумену глаза штыком выкололи, а он знай себе молитву читает да говорит: «Благодарю Тебя, Господи, что, лишив меня зрения земного, открыл мне очи духовные видеть Твою Небесную славу». Фанатики хреновы, у них своя логика, нам, простым людям, не понятная!
— Сам-то Соломоныч в тепло пошел, а нам тут мерзнуть, — заскулил Зубов и, повернувшись к Степану, заорал: — Ты че, гад ползучий, контра, издеваешься над нами!? — и с размаху ударил Степана в лицо.
Из носа хлынула горячая кровь, губы у Степана согрелись, и он тихо проговорил:
— Господи, прости им, не ведают, что творят… Не расслышав, что именно говорит Степан, но уловив слово «прости», Крутов захохотал:
— Видишь, прощения у тебя просит за то, что над тобой издевается, так что ты уж, Зубов, прости его, пожалуйста.
Холодная пропасть в душе отца Петра при виде Степана стала заполняться горячей жалостью к страдальцу.
Хотелось бежать к нему, как-то помочь. Но что он может против трех вооруженных людей? Безысходная отчаянность заполнила сердце отца Петра, и он, обхватив голову руками, тихо заскулил, словно пес бездомный, а потом нечеловеческий крик, скорее похожий на вой, вырвался у него из груди, унося к небу великую скорбь за Степана, за матушку и детей, за себя и за всех гонимых страдальцев земли русской. Этот вой был настолько ужасен, что вряд ли какой зверь мог бы выразить в бессловесном звуке столько печали и отчаяния.
Мучители вздрогнули и в замешательстве повернулись к берегу. Крутов выхватил маузер, Брюханов передернул затвор винтовки. Вслед за воем раздался вопль:
— Ироды проклятые, отпустите его, отпустите безвинную душу!
Тут красноармейцы разглядели возле камышей отца Петра.
— Фу, как напугал, — облегченно вздохнул Зубов, но тут же зло крикнул: — Ну погоди, поповская рожа! — и устремился к отцу Петру.