Хомутов поморщился.
— Я хочу сказать, что меня не надо агитировать. Не стоит тратить на это время.
Кто-кто, а Сулеми помнил, что совсем скоро Фархад захочет встретиться со своим вторым «я».
— Хорошо, — отвечал он. — Я согласен с вами.
— Фархад боится людей? — быстро спросил Хомутов.
Сулеми изумленно уставился на него.
— Боится? — повторил вопрос Хомутов.
— У президента есть враги. Но это не его личные враги, а враги революции.
Хомутов кивнул. За то время, что он прожил в Джебрае, он уже привык к тому, что ни один джебраец не скажет неприятную вещь прямо — слова сплетаются в вязь, в которой каждый может увидеть то, что хочет.
— А есть ли в Джебрае некто, кто хоть в незначительной степени мог бы сравниться с президентом?
Сулеми задохнулся праведным гневом.
— Стоп, понял, — поднял руки Хомутов. — Вопрос снимается. Следующий момент. Любит ли президент вспоминать свою офицерскую молодость?
— Нечасто. Но мне кажется, что воспоминания о той поре ему приятны.
— А чему он отдает предпочтение: военным парадам или мирным шествиям?
— Парадам, конечно.
— Почему?
— Не могу сказать.
— А если вдуматься?
— Мне кажется, — проговорил Сулеми после долгой паузы, — президент любит то, что воплощает собой порядок. Геометрически четкие линии, ритм… Однажды он сказал, что демонстрации — это полный хаос, который с трудом поддается упорядочению.
— Действительно, ими не просто управлять.
— Да, вы правы. В марширующих батальонах чувствуется мощь. Это не аморфная толпа.
— И эта мощь повинуется президенту. Что всегда приятно сознавать.
— Да, пожалуй. У президента в минуты, когда перед ним проходят войска, особый взгляд…
— Какой?
Сулеми замялся.
— Какой у него взгляд? — повторил вопрос Хомутов. — Это важно.
— Ну, представьте, что вы приобрели дом. Это ваша давняя мечта, и вот теперь он ваш. Вы приближаетесь к нему впервые с тех пор, как стали его хозяином, останавливаетесь и окидываете одним взглядом…
Сулеми щелкнул пальцами, подыскивая слово, но оно не шло на ум, он повернулся к Хомутову, чтобы тот помог, и натолкнулся на его взгляд — в нем были спокойная гордость и восторг одновременно, это был взгляд полновластного хозяина.
— Это! — пробормотал Сулеми. — Именно это!
Хомутов рассмеялся, сбрасывая маску.
— А к демонстрациям, значит, он относится иначе.
— Очевидно.
— А как именно?
— Трудно сразу сказать. Спокойнее.
— Это как же?
— Не могу дать определения.
— Меньше восторга?
— Пожалуй.
— И гордости, — подсказал Хомутов.
Сулеми мялся.
— Итак, ни восторга, ни гордости, — подытожил Хомутов. — Что остается?
Сулеми вдруг вспомнил, сказал с едва скрываемой усмешкой: