Алешка подпрыгал к митрополиту, прислонил перед ним иконку к стене.
— Молись, убью! — Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
— Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов. Он стиснул зубы… Побелел.
Матвей упал перед ним на колени…
— Батька, не стреляй! Не искусись… Он хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он старик, ему и так помирать скоро… он хочет муку принять! Не убивай, Степан, не убивай! Не убивай!
— Сука продажная, — усталым, чуть охрипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс. — Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги дарю лижешь… Не богу ты раб, царю! — Степана опять охватило бешенство, он не знал, что делать, куда деваться с ним.
Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны, шептал молитву, на атамана не смотрел.
Степан с томлением великим оглянулся кругом… Посмотрел на митрополита, еще оглянулся… Вдруг подбежал к иконостасу, вышиб икону Божьей Матери и закричал на митрополита, как в бою:
— Не ври, собака! Не врите!.. Если б знал бога, рази б ты обидел калеку?
— Батька, не надо так… — ахнул Алешка.
— Бей, коли, руби все, — смиренно сказал Иосиф. — Дурак ты, дурак заблудший… Что ты делаешь? Не ее ты ударил! — Он показал на икону. — Свою мать ударил, пес.
Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, несколько раз рубанул сплеча витые золоченые столбики, но сам, видно, ужаснулся… постоял, тяжело дыша, глянул оторопело на саблю, точно не зная, куда девать ее…
— Господи, прости его! — громко молился митрополит. — Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.
— Ух, хитрый старик! — вырвалось у Матвея.
— Батька, не надо! — Алешка заплакал, глядя на атамана. — Страшно, батька…
— Прости ему, господи, поднявшему руку, не ведает он… — Митрополит смотрел вверх, на распятие, и крестился беспрестанно.
Степан бросил саблю в ножны, вышел из храма.
— Кто породил его, этого изверга! — горестно воскликнул митрополит, глядя вслед атаману. — Не могла она его приспать грудного в постеле!..
— Цыть! — закричал вдруг Матвей. — Ворона… Туда же — с проклятием! Поверни его на себя, проклятие свое, бесстыдник. Приспешник… Руки коротки — проклинать! На себя оглянись… Никона-то вы как?.. А небось языки не отсохли — живы-здоровы, попрошайки.
Степан шагал мрачный через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади Кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали со всех сторон:
— Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!
— Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш!