Галилей. Готов хоть сейчас. Я люблю беседовать с вами о науке, Катарина, потому что у вас здравый, свободный ум, не испорченный схоластическим[6] педантизмом.
Синьора Никколини. Не лучше ли вам отдохнуть? Разве вы не устали от предыдущего разговора?
Галилей. Нисколько, только слегка расстроен. Я совершенно бодр и с удовольствием побеседую с вами. Скажите, что же вас интересует?
Синьора Никколини. Я не поняла, что именно вы сказали об учении Коперника; вы убеждены в его правоте, но не можете ничего доказать. Если вы не способны доказать его правильность, то почему вы убеждены, что оно верно? А если у вас есть убедительные доводы, зачем нужны другие доказательства?
Галилей. Это колючий вопрос, и невозможно ответить на него одним или двумя словами; сначала мне придется рассказать немного о научном методе. Но прежде я хотел бы спросить вас кое о чем, так как просто умираю от любопытства. Расскажите, как вы узнали, что ваш слуга следил за мной?
Синьора Никколини. Конечно, я расскажу вам, что случилось, поскольку вы каким-то образом сами узнали об этом. Меня удивило, что Джузеппе — так звали этого негодяя — иногда исчезал на несколько часов. В прошлую пятницу в полдень, когда я пошла на рынок, я увидела его у входа шепчущимся с доминиканским монахом. Это было, конечно, подозрительно, но тогда я не придала этому особого значения. Я просто подумала, что нужно проверить парня. Я положила одного из моих соколов в мешок и попросила отца Кастелли отправить его к нам, но так, чтобы он был адресован на ваше имя. Когда я услышала, что кто-то стучит в дверь, я послала Джузеппе открыть и через некоторое время сама пошла за ним. Сокол летал по коридору, а Джузеппе с окровавленными руками пытался поймать его. Теперь я была уже почти уверена, но у меня все же остались сомнения— возможно, он просто любопытен. Я решила сделать еще одну проверку — написала письмо архиепископу Аска-нио Пикколомини с отчетом о вашем здоровье, затем пролила на пол чернила, а письмо умышленно оставила на столе. Потом позвала Джузеппе, велела ему убрать и вышла на террасу. Я наблюдала за ним в свое маленькое венецианское зеркальце и увидела, что этот негодяй внимательно прочитал письмо и сделал пометки. Я совершенно уверилась в своих предположениях, но для окончательной проверки спросила его на следующий день: «Ты умеешь читать и писать?». Он ответил, что не может написать даже собственное имя. «Вон из моего дома! Мне не нужны такие болваны», — сказала я. Но право же, не знаю, зачем я надоедаю вам такой длинной историей.