Так и росли у Николы двугривенные, — процентов не брал с братии, а деньги росли да росли, и поливать их не требовалось.
Ложкарила братия к весне поближе, когда настанет день долгий; чурбачков понасушат кленовых зимою, а весной и сидят колупают стамесками; пригревать станет солнышко — олифою кроют по цветам незабудкам да розанчикам.
И Васька ложкарил с утра до вечера и относил все Николе, — в долгу у него был неоплатном, а долбил аккуратно, лучше и делать таких никто не умел — на ручке-то всякую штуку мог вырезать: либо троеперстие выточит, либо златоперицу-рыбу вырежет, а не то в троеперстие яичко вложит.
Пришел Николка в каморку свою, косушку на веревочку — ив подполье, а сам — к рундучку: из Васькиного рукоделия выбирать покрасивее парочку.
Только что выбрал — на повестку ударили.
Новый подрясник достал люстриновый, скуфейку новую, волосы расчесал гребнем широким, потом на него маслом розовым капнул и опять по волосам прошелся.
Вечерню стоял — поглядывал, глазами играл черными, на Феничку пялился.
Из собора Феничка вышла с мамашей — подошел степенно, — С приездом вас, Антонина Кирилловна, — погостить, помолиться пожаловали в обитель нашу?
— Фене отдохнуть нужно, — в седьмой перешла, вот и приехали к вам пожить летом.
— А я вам, помните, обещал с златоперицей ложечек, — полюбоваться извольте.
— Зачем вы, батюшка, балуете нас?!
— Кушать будете ими, вспоминать обитель нашу да братию.
Проводил до самого дома, — чай пить позвали.
— Если воля на то будет ваша, сочту своим долгом проведать вас после трапезы.
— Приходите, батюшка, приходите, рады вам будем.
Поклонился степенно, на Феничку сверкнул жадно и пошел медленно.
По дороге забежал на огород монастырский лучку сорвать потихоньку зеленого, — про косушку вспомнил.
В каморку вошел свою — на постели Вася сидит, дожидается.
Вытянул из подполья косушку холодную…
Молчит Вася, только на косушку поглядывает.
Стаканчик лампадный осушил дочиста, и язык развязало ему.
— А я смутный хожу все, испугался я!
— Чего ж ты, Вася, испугался так?
— Рассказать страшно.
— Ты выпейка-ка еще лампадник один, вот и страх, как рукой, снимет. Расскажи, друг милый.
По другому выпили, хлебом посоленным с луком зеленым закусывать стали.
— Ну, Вася, рассказывай, что случилось такое?
— Как только сатана не является, в каком только образе ни искушает меня!
— Ну?
— Мать Евстафию знаешь?
— Сестру Никодимову, что ль?
— Ее самую, Николушка, да только ее не было — приходил бес блудный.
— Какой бес?
— На траву меня посадила, — после вечерни сегодня просилась со мною святые места поглядеть, — ты, говорит, человек божий, в тебе благодать незримая, пойдем, говорит, со мною.