— Ну да. Скворцову.
— Я знала, что он на йогу не пойдет, да и к психологу тоже. Поэтому попросила устроить шоковую терапию. Чтобы парень встряхнулся, понял, что есть жизнь, музыка, танцы. Танго как нельзя лучше подходило.
— Близость женского тела, движения полные страсти и все такое. Здорово было придумано.
— Что случилось на этих танцах?
— В смысле?
— Не было ли продолжения?
— Тетя Саша, — девушка немного помолчала. — Вы же знаете…
— Да знаю я, Лора. И сама не верю, что с Виолеттой такое могло произойти.
— Не могло. Мы же любим друг друга, и она не стала бы…
— Ты прости меня, старую. Говорю же, самой помощь нужна.
— Виолетте что-нибудь передать?
— Нет, ничего. Не будем еще и ее тревожить глупыми домыслами старой кашолки.
— Вы совсем не старая.
— Ну да. Молодая кашолка, — грустно усмехнулась Александра Михайловна.
— До свидания, тетя Саша. Мы с Виолеттой очень вас любим.
— И я вас, девочки.
Положив трубку, Александра немного посидела, глядя в никуда.
— И я вас, девочки, — повторила она и взяла на руки кошку, которая, чувствуя, как хозяйке плохо, напряженно следила за ней в течение всего непростого разговора. — Вот моя терапия. Правда, Мусенька?
Кошка урчала и сладко щурилась, когда Саша рассеянно гладила ее по черной шерстке.
Доктор Звонцова, только что вышедшая из двухмесячного отпуска, впервые увидела Виолетту в больнице. Как она узнала от дежурной медсестры, черноволосая худенькая девушка поступила в отделение более десяти дней назад, но никто из родных к ней так и не пришел, и ела она лишь то, что приносили из больничной кухни. Из одежды — халат и ночная рубашка, от которых, как и от постельного белья за версту несло хлоркой, под кроватью плохонькие кроссовки, а в шкафу куртка и спортивный костюм. Тоже никакие.
— Бродяжка что ли?
— Да нет. Родители есть. Когда ей операцию делали, им звонили. Так они заявили, что у них дочери нет. В палате говорят, они Вету из дома выгнали, — и наклонившись ниже, чтобы слышала только доктор, прошептала: — Виолетта из этих, ну, которые … лесбиянки.
Александра как-то очень остро почувствовала одиночество этой молодой женщины.
Ее коробили насмешливые и осуждающие взгляды больных, которыми те провожали Вету, стоило ей выйти из палаты. Злило пренебрежение медсестер и даже нянечек. Сильно задевало, что и в столовой Виолетта, словно прокаженная, сидела одна.
Был праздник, кажется Первомай, и, делая обход, Александра оставила на Ветиной тумбочке яблоко. Уже уходя домой, заметила, что девушка к нему не притронулась.
— Ты почему не ешь?
— Оно так сладко пахнет. Летом, солнцем и … детством, — Виолетта взяла яблоко в руки и поднесла к лицу. — Если я его съем, то лишусь и этих воспоминаний.