Даже, пожалуй, нравилось это клеймо. Знак того, что разум может сбросить любое ярмо, была бы на то добрая воля.
Именно тогда я и понял, что можно сделать для спасения моей великой Родины. В смысле, для спасения Кэлнора как живого — как это живое можно вытащить из обезличенного и жуткого механизма. Мы с букашками могли бы разработать программу, которая победила бы гуманный геноцид.
Только я видел в этой идее одно серьёзное «но»: никакой кэлнорец в своём уме на это не пойдёт.
Видимо, во мне всё-таки было что-то изначально дефектное. Какой-то скрытый протест, что ли — или желание выжить вопреки всему, способность наплевать на статус, всё такое… В общем, я думал об этом — и понимал, что мессии из меня не выйдет: последователей не найду.
Потому что кэлнорцы, живущие у себя дома, даже представить себе не смогут, что живут чудовищно. Им сравнивать не с чем. И я никаким образом ничего и никому не смогу не только доказать, но и объяснить.
Я думаю, что могло бы меня ждать, реши я вернуться, так сказать, домой — и воображения не хватает представить. Я же отказался от супердоминантности — плюнул на могилу Великого Отца, никак не меньше.
Тем более что после превращения в недочеловека я, как на Мейне говорят, ударился во все тяжкие. Мне хотелось проверить, каково оно, то, во что недочеловеки играют с таким азартом.
Оказалось забавно. Поиграть с кэлнорцем, который совсем как настоящий, нашлось немало охотников — чаще охотниц, ага, хотя и мужчины попадались — хоть отбивайся. И я пробовал, пробовал — изрядно напробовался, стая соврать не даст. Только настоящего ходока из меня не вышло.
Не склеивалась у меня физиология с товариществом и любовью — и даже с азартом оказалось плоховато. Дело тут, я думаю, ещё и в том, что мейнские женщины, не скрываясь особенно, проводили профилактику зачатия — и Кэлнор, навсегда запертый в какой-то дальний закуток мозга, отчётливо говорил мне в ответственный момент: «Детей не будет, предатель. Сам и виноват, мог бы делать детей — неважно, что она не хочет». Приходилось основательно учиться не обращать внимания. Врать себе хоть на полчаса. А врать себе мне очень тяжело, воображение не так развито, как у недочеловеков, хоть я и пытался научиться.
Да ну… всё это — недочеловеческая фигня, на самом деле. Супердоминантность теперь глаза не застит, гормоны не превращают в машину для оплодотворения — и в один прекрасный момент я всерьёз задумался, нужна ли мне в принципе вся эта суета.
Похоже, что нет. Во всяком случае, не настолько, чтобы убивать на неё всё свободное время.