Приведя себя в порядок, я вновь вышел наружу, чувствуя себя богатым туристом-бездельником в экзотической стране. Разглядывая окружающую действительность, я неторопливо двинулся в путь между морем и белеными стенами Города, Которого Нет. Соленые брызги холодными поцелуями касались моей кожи. Лодки, привязанные к деревянным столбам у самого берега, терлись друг о друга боками. Ветер проникал через мои ноздри в голову и бессовестно перемешивал немногочисленные мысли. Одна из них, более цепкая, чем другие, добилась-таки моего внимания. С некоторой тревогой я взглянул наверх, через бесконечные ступеньки амфитеатра. Выход отсюда был где-то там, непредставимо далеко. Взбираться в такую высь по приставным лестницам, а затем еще пытаться найти нужный уступ… Я поморщился от неудовольствия. Впрочем, пока уходить не хотелось, а там видно будет.
Среди залива, подальше от берега, рыбаки на лодочках то ли забрасывали, то ли вынимали сети. Люди на берегу косились на мою одежду, признавая во мне чужака. На земле (точнее, на набережной), прислонившись спиной к стене, сидел старый сморщенный человек с лицом индейского вождя. Взгляд его был устремлен в море, мышцы окаменели и пребывали в неподвижности. Я рассматривал его, пытаясь понять, чем он заинтересовал меня, и вдруг вспомнил. Это был Морок собственной персоной.
— Добрый день, — вежливо поздоровался я. Морок неторопливо взглянул на меня и кивнул чуть заметно. Лицо его вновь замерло. Сейчас он не был похож на того Морока, с которым я встречался ранее. Может, это всё-таки не он?
— Это ведь ваш город? — поинтересовался я, садясь рядом у стены. — Вы его придумали?
Морок вновь кивнул.
— А зачем? Такие громадные пространства, столько людей, всё живое… Сколько же времени на всё это надо.
Морок молчал, глядя на горизонт. Я совсем уже разуверился в ответе, когда Морок, не отрывая взгляда от вечного, произнес:
— У меня есть время… Много времени. А зачем… У этого города нет причины и предназначения. Он низачем.
Я почему-то почувствовал обиду. Мне нравился город, я уже любил его, и вдруг оказывается, что он бессмыслен.
— Как же… Совсем низачем?
Морок оторвал взгляд от волн:
— Бесполезен, как и любое искусство. Все наваждения бесполезны, как бесполезны картины, статуи, музыка…
— Ну почему же, — возразил я. — Искусство нужно. Всем.
Морок смерил меня насмешливым взглядом.
— А вы тогда зачем этим занимаетесь? — вспылил я.
— А я не считаю, что обязан заниматься только осмысленными вещами, — язвительно заметил Морок. В его оживших фразах проступила та его сущность, которую я хорошо помнил по встрече у костра.