— Я думал, твои знают… — тяну неуверенно.
Миша после моих слов буквально впадает в ступор. Он замыкается, несколько минут смотрит прямо перед собой, потом переводит взгляд нам меня.
— Да я вообще последний трус, — с таким горьким сожалением произносит он, что у меня ком встает в горле. — Про меня никто не знает. Кроме друзей геев, конечно, о которых тоже никто ничего не знает. Я просто подумал: с тобой-то мне что терять.
Я медленно киваю. Мне нечего сказать. Мне очень жаль Мишу. Жаль как самого себя, как Димку, как Андрея, как всех нас. Мы все молчим. И большинство из нас будут молчать всю жизнь. Потому что чаще всего сказать — значит потерять всё. Во многих случаях это значит потерять любовь близких. Значит обречь себя на одиночество и изгнание. Никто не хочет такого, поэтому лучше молчать. Прятаться. Скрываться. Нас нет. Мы не существуем. Иногда мне кажется, что мы вообще плод наших собственных фантазий, что нет никакой гомосексуальности, что мы ее себе придумали. Наше поколение избаловано благополучием. Мы не знаем, что такое голод, война, смерть, нужда. Наши жизни вполне спокойны, и вот мы придумываем себе эту драму. Иногда мне кажется, что всё это происходит не со мной. Я как будто смотрю на всё со стороны. Я пытаюсь представить себя частью того, нормального, общества, частью гетеросексуального большинства. Они не понимают. Они не хотят понимать. Они не хотят видеть. Им кажется, кто-то из нас может что-то выбирать. Они убеждены, что всё это результат падения нравов и аморальной пропаганды шоу-бизнеса. Им кажется, в этом мы находим что-то интересное. Если бы всё было так просто. Я никогда даже подумать не мог, что так получится. Я никогда и не знал, кто такие геи. И я бы отдал что угодно, чтобы стать нормальным, чтобы увлекаться девочками, заниматься с ними юношеским сексом в спальнях родителей, чтобы быть беспечным подростком и не оглядываться каждый раз по сторонам, выходя из подъезда. Если бы можно было сделать надрез вдоль всего тела, вывернуть себя наизнанку и стать нормальным, я бы даже не задумался. Если бы мои родители знали способ, они бы тоже пошли на всё. Но никакого способа нет. Я родился таким, таким и умру. И нет никакой надежды, и никакая пропаганда тут ни причем, напрасно они так кричат о ней с экранов телевизоров. Это не выбор. И я могу сказать точно, если бы мы могли выбирать, никто никогда не выбрал бы быть таким. Долгие месяцы я пытался выбрать нормальный путь, я встречался с девочками, я убеждал себя, что они мне нравятся… Всё это не привело ни к чему. Но никто не желает этого понимать. Никто не хочет посмотреть на нас, увидеть нас. Не взрослых пидарасов, шагающих с голыми задницами по улицам Стокгольма или Амстердама, а нас, простых подростков, детей, здесь, в России. Мы не машем флагами и не хотим никаких парадов. Мы думаем только о том, как бы выжить, как бы нас ни убили где-нибудь в тёмном дворе.