— И все-таки, мог он ошибиться?
— Нет, я думаю…
— Погоди! И послушай меня! Я спрашиваю: ошибка возможна?!
— Возможна? Да все что угодно возможно!
— А вдруг завтра начнутся? Тогда я ему напишу!.. — И в мыслях он уже строчил доктору гневное послание.
С Крюмпервег они свернули на Геббельштрассе. И побрели по вечерней улице, под кронами восхитительных вязов.
— Я потребую с него свои пятнадцать марок! — внезапно выкрикнул Пиннеберг.
Барашек молчала. Шаг за шагом, она очень внимательно смотрела себе под ноги, — теперь для нее многое изменилось.
— И куда мы сейчас? — спросил Пиннеберг.
— Я должна вернуться домой, — ответила Барашек. — Я не сказала матери, что останусь сегодня.
— Тоже мне!
— Не ругайся! Я освобожусь к половине девятого. Во сколько твой поезд?
— В полдесятого.
— Я провожу тебя до поезда.
— Опять у нас ничего не вышло, — сказал он. — И так всякий раз. Ну и жизнь.
Лютьенштрассе — улица в рабочем районе города со снующей повсюду детворой, даже попрощаться негде.
— Не принимай это близко к сердцу, дорогой, — сказала она, пожимая ему руку. — Я выкручусь.
— Да-да, — тень улыбки скользнула по его лицу. — Ты, мой Барашек, как козырной туз, побьешь любую карту.
— В половине девятого спущусь. Обещаю.
— И даже не поцелуешь?
— Ничего не выйдет, сразу же поползут сплетни. Держись.
— Ладно уж, Барашек — ответил он. — И ты не принимай все это близко к сердцу. Как-нибудь уладится.
— Разумеется, — сказала она. — Я не боюсь. Пока!
Она нырнула в темноту лестницы, и было слышно, только как ее чемоданчик стукается о перила: тук… тук… тук…
Пиннеберг не сводил глаз с ее стройных ног. Сто тысяч раз Барашек вот так уходила от него по этой чертовой лестнице.
— Барашек, — крикнул он ей вслед. — Барашек!
— Да? — откликнулась она, вглядываясь сквозь перила.
— Подожди! — крикнул он, поднялся по лестнице и, затаив дыхание, обнял ее за плечи. — Барашек, — прошептал он, задыхаясь от волнения. — Эмма Мёршель! Как ты смотришь на то, чтобы нам пожениться?..
МАМАША МЁРШЕЛЬ. ПАПАША МЁРШЕЛЬ. КАРЛ МЁРШЕЛЬ. ПИННЕБЕРГ ВХОДИТ В СЕМЬЮ МЁРШЕЛЬ
Эмма Мёршель не ответила. Она высвободилась из объятий Пиннеберга и присела на ступеньку — и сразу ее ноги куда-то исчезли. Она во все глаза смотрела на своего возлюбленного.
— Боже, — сказала она, — если ты этого хочешь!
Ее глаза ее цвета морской волны лучились сиянием.
«Будто все рождественские елки вспыхнули разом всеми своими огнями!» — подумалось Пиннебергу, и он даже смутился.
— Вот и отлично, Барашек, — сказал он. — Решено. И давай как можно скорее, а?
— Милый, ты мне ничего не должен. Я и сама справлюсь. Но ты, разумеется, прав — лучше, чтобы у малыша был отец.