Наконец она заключила:
— Ну, готово. — Подхватила сверток с тряпьем и, обернувшись, скомандовала:
— А ты бери часы.
Пиннеберг застыл в раздумье:
— Я?
— Бери часы. Я иду открывать дверь.
И она пошла вперед.
Они миновали переднюю, чулан с вениками и всяческой утварью и оказались в хозяйской кухне.
— Видишь, вот это кухня! Но сюда я могу приходить только за водой.
Они заглянули в спальню — длинную и узкую, как полотенце, в которой стояли две кровати.
— Одна из них осталась от ее покойного мужа? Хоть к нам ее не поставила, и то хорошо.
Затем они прошли в небольшую комнатку, свет в которую едва проникал через единственное окно с плотными плюшевыми занавесками.
Фрау Пиннеберг застыла в дверях.
— Добрый вечер. Мы пришли пожелать вам доброго вечера, — неуверенно проговорила она в темноту.
— Минуточку, — раздался жалобный голосок. — Одну минуточку, я сейчас зажгу свет.
У Барашка за спиной копошился возле стола Пиннеберг, оттуда же послышался звон бесценных часов. Похоже, он сунул их куда-то с глаз долой.
«Все мужчины трусы», — подумала Барашек.
— Сейчас я включу свет, — послышался из угла все тот же жалобный голос. — Это вы, молодые люди? Мне нужно привести себя в порядок; что-то мне сегодня всплакнулось, как, впрочем, частенько по вечерам.
— На самом деле? — спросила Барашек. — Ну, если мы помешали… Мы хотели…
— Нет, нет, не уходите, я уже включаю свет. Я объясню, почему плакала.
И правда, в комнате стало светло; то, что старая дама назвала светом, оказалось тусклой лампочкой под самым потолком, которой хватало мощности превратить мрак лишь в пещерный сумрак, выхватывающий из темноты мертвенно-серые очертания бархата и плюша, и среди всего этого вырастала долговязая костлявая фигура седовласой женщины в сером шерстяном платье с серым, заплаканным лицом и острым красным носом.
— О! Молодежь! — проскрипела она и протянула Барашку потную костлявую руку. — Милости прошу ко мне!
Барашек прижала к груди тюк с собранными вещами в надежде, что старуха не заметит его своими мутными, воспаленными глазами. Хорошо, что и Ханнес избавился от часов, подумала она, надо будет незаметно забрать их к себе. От ее былой решимости не осталось и следа.
— Право, не хочется вас беспокоить, — сказала Барашек.
— Вовсе это не беспокойство — ко мне ведь никто больше не приходит. Не то что когда мой дорогой муж был жив! Может, и к лучшему, что его нет в живых!
— А он что, сильно болел? — спросила Барашек и сама испугалась, что не подумав, задала такой глупый вопрос, но старуха, похоже, его даже не расслышала.
— Видите ли, молодые люди, — сказала она, — перед войной мы были богаты, у нас было целых пятьдесят тысяч марок. Теперь же от них не осталось и следа. Как могло случиться, что все эти деньги закончились? — проскулила она. — Ну как может пожилая женщина столько потратить?