— Со мной он тоже говорил. Видите ли, из-за того, что я нацист, говорил, у него могут возникнуть проблемы.
— А со мной о том, что я по бабам бегаю.
Пиннеберг сделал глубокий вдох и спросил:
— И что?..
И они наперебой затараторили.
— Что «и что»?
— Сами-то вы что намерены ответить ему первого числа?
— А что тут ответишь?
— Ну, на Марию вы согласны?
— Это исключено.
— Пусть лучше увольняет.
— И тогда уж…
— Что «тогда уж»?
— Тогда мы трое можем сговориться.
— Это как?
— Например, дадим друг другу слово, что наотрез откажем Марии.
— Да не станет Эмиль даже заговаривать об этом, не полный же он дурак.
— Но не сможет же он только из-за Марии нас уволить.
— Вот и давайте условимся: если он уволит одного, остальные сами уволятся. Но только слово сдержим.
Лаутербах и Шульц задумались, прикидывая, чем каждый рискует и стоит ли давать такое обещание.
— Троих же он не уволит, — не унимался Пиннеберг.
— Вы правы, — согласился с ним Лаутербах. — Он не пойдет на это. Ладно, обещаю.
— Я тоже, — сказал Пиннеберг. — А ты, Шульц?
— Согласен.
— Кончай перекур! — взревел Кубе. — Ну что, господа, поработать не желаете?
— Значит, решено?
— Слово даю!
— Честное слово!
«Господи, вот Барашек обрадуется, — подумал Ханнес. — Целый месяц можно не волноваться». И троица направилась к весам.
* * *
Пиннеберг вернулся домой около одиннадцати вечера. Барашек уже спала, свернувшись клубочком в углу дивана. Лицо у нее было как у заплаканного ребенка, на веках еще не просохли слезы.
— Господи, наконец-то! Я так испугалась!
— Ну и чего ты испугалась? Что со мной такого могло случиться? Пришлось работать сверхурочно, такое счастье выпадает нам два раза в неделю.
— Я и правда сильно испугалась! И ты, должно быть, есть хочешь.
— Не то слово как. А что это у нас за запах?
— Не понимаю. — сказала Барашек и повела носом. — Боже! Мой гороховый суп!
Они стремглав бросились в кухню. Вонючий дым щипал им глаза.
— Окна! Быстро открывай окна! Чтобы все выдуло!
— Господи, газовый кран. Сначала надо выключить газ. Только вдохнув свежего воздуха, они отважились снять крышку с большой кастрюли.
— Мой ненаглядный гороховый суп! — запричитала Барашек.
— Сгорел!
— И мясо!
Они рассматривали кастрюлю, дно и стенки которой покрывала темная, зловонная, липкая масса.
— Я его в пять часов на плиту поставила, чтобы лишняя вода испарилась, — оправдывалась Барашек. — Ждала тебя к семи. А тебя все нет и нет, и мне так страшно стало, что я и думать забыла об этой дурацкой кастрюле!
— Кастрюля померла, — с грустью в голосе констатировал Пиннеберг.
— Может быть, ее еще отчистить получится, — задумчиво сказала Барашек. — Медной щеткой.