— Я думаю, пойдем-ка мы обратно к нашей доброй консьержке. Наверняка у нее есть какой-нибудь диван или кушетка, и ты сможешь прилечь. А я тем временем придумаю что-нибудь еще!
И так как на данный момент они не видели другого выхода, на том и порешили. Обратная дорога была бесконечна: переполненное метро, где никто и не думал уступить больной женщине место, утомительные подъемы и спуски по лестницам, давка, толкотня, ругань: чего плететесь! В его чемоданчике лежала последняя горбушка хлеба — мясо и кофе кончились. Уже перевалило за полдень, а у них до сих пор не было ни крова, ни продуктовых карточек, ни какой-либо надежды все это в ближайшее время раздобыть. Денег у них осталось — после того, как Альма так щедро потратилась на сигареты — меньше двухсот марок.
Мы на краю бездны, думал Долль. Как люди это делают? Яда нам не достать. Вода?.. Мы оба слишком хорошо плаваем. Петля?.. Отвратительно! Газ — но у нас даже кухни с газовой плитой больше нет. И он сказал опиравшейся на него жене:
— Потерпи еще чуть-чуть! Еще чуть-чуть — и мы дома!
— Дома, — эхом повторила она и улыбнулась немного насмешливо. А затем добавила с горечью: — Вот увидишь, какой великолепный дом у нас еще будет!
— Я не сомневаюсь, — отозвался он. — Великолепный дом — я уже весь в предвкушении.
И вот они и вправду почти что дома. Альма Долль лежала на консьержкиной кушетке, укрытая периной: она внезапно стала мерзнуть. Зубы у нее стучали. Он сидел на краю кушетки, держал ее за руку и озабоченно вглядывался в ее изможденное лицо.
Затем озноб прошел, и она лежала тихонько, измученная до полусмерти. Наконец она открыла глаза.
— Хороший мой, — сказала она, — ты очень рассердишься, если я тебя еще немножко погоняю? По-моему, мне нужен врач…
— Ничего, я не рассыплюсь, — ответил он. — И я вовсе не сержусь. Сию секунду пойду за врачом.
Она притянула его к себе и поцеловала. Он почувствовал, как ее сухие, потрескавшиеся губы оживают от его поцелуя, снова наливаются кровью и становятся податливее.
— Я доставляю тебе ужасно много хлопот, — прошептала она. — Я понимаю, я все понимаю. Но я тебе с лихвой отплачу, ты же меня знаешь. Дай своей Альме выздороветь, и я снова буду тебя баловать, не сомневайся!
— Баловщица моя! — нежно сказал он. — Конечно, я знаю, я все знаю. — Он еще раз поцеловал ее. — Ну, мне надо идти.
— Далеко не ходи! — крикнула она ему вслед. — На нашей улице живет врачей шесть-восемь.
Да, когда-то жили, кое-кто жил и поныне — вот только ходить по домам у них теперь не было времени. Один мог прийти только поздно вечером, другой вообще на следующий день. Долль ни в коем случае не мог допустить, чтобы его жена так долго страдала от боли. Он шел дальше, взбирался и спускался по лестницам, едва соображая от усталости, голода и переутомления, едва переставляя горящие ноги…