Кошмар в Берлине (Фаллада) - страница 69

Особенно любил он запретные посиделки на здешней кухне, где, правда сказать, ничего не готовили, а только мыли посуду, любил долгие разговоры с санитаркой, которую знал много лет… Она по возможности баловала его всякими лакомствами. Ему нравилась эта женщина: она была моложе его, еще сохраняла остатки привлекательности, но вот уже двадцать лет жила среди умирающих и, утратив все иллюзии, тем не менее всегда готова была прийти на помощь и ободрить хотя бы шуткой.

Любил он и обходы врачей в длинных, безупречно белых халатах: каждый больной был для них всего-навсего случай, к которому они тут же теряли интерес, едва миновала острая стадия. В глубине души его забавляли эти психиатры, которые пристально следили за малейшими переменами в настроении пациента, но не придавали ни малейшего значения телесным страданиям. Он любил здешних врачей именно за то, что чем дольше они работали, чем больше опыта приобретали, тем разительнее походили на собственных подопечных, подобно им утрачивая связь с действительностью.

Он любил прогуливаться в маленьких садиках, огороженных высокими стенами, которые походили на что угодно, но только не на садики, и являли собой совершенно безотрадное зрелище. Он любил внезапный шум в коридоре, когда разошедшегося больного спешно волокли в буйную палату или в ванную. Он любил все это заведение с его густой, удушливой атмосферой, любил возникавшее здесь чувство защищенности, любил жизнь за узкими зарешеченными окошками: в лечебнице он всегда ощущал себя как дома.

— Скажите, — спросил он ночного дежурного Бахманна, — почему меня положили в карцер? Неужели я буянил? Может, что-то разбил?..

— Что вы, ничего подобного! — ответил дежурный. — Вы вели себя смирно, как ягненок. Но когда вы прибыли, других свободных палат не оказалось — вот вас туда и запихнули.

— А вы тут были, когда я прибыл? Мою жену видели?

— Нет, вы появились не в мое дежурство, после обеда. Так что ничего не знаю. Вы были, похоже, чем только не накачаны, но здесь вам тоже сразу вкололи лекарство.

— Вот как! — воскликнул Долль. И: — Ага!

И больше ничего не сказал — затих, плотно закутавшись в одеяло. До него внезапно дошло, что он даже не знает, в какую больницу Альма попала! Он не мог ей написать, не мог отправить посыльного, не мог позвонить. Он остался один, впервые за долгое время опять остался один-одинешенек, — и тут же ощутил, что еще очень слаб и чувствует себя прескверно.

Он поднялся и принялся расхаживать туда-сюда, накинув одеяло на плечи. Так он и прежде часто слонялся по этому коридору, убивая бесконечные бессонные часы.