К обеду мы сделали чуть больше половины и пошли есть. Приятным бонусом оказалось то, что рабочие обедали раньше бездельников. Я наконец-то избавился от компании воняющих тиной и потом грязевых гладиаторов.
Подкрепившись, мы снова пошли работать. День пролетал быстрее в прямом и переносном смысле: во-первых, я не сновался, как бродячий пёс по прогулочной, ломая голову, чем бы себя занять, а во-вторых, один день сокращал срок заключения на полтора. Превосходно!
Но всё шло через чур гладко, чтобы оказаться правдой. Спустя сорок минут после обеда у одного дровосека сломался черенок, а ещё через десять минут - у второго. Они позвали надзирателя. Тот с невозмутимым видом пожал плечами и сказал, что других топоров нету, а если дровосеки хотят выполнить план, то они должны перетаскать по половине дневной нормы носильщиков. То, что дровосек остался всего один, надзирателя не парило.
Я понял, что белобрысый и Ник добрались до меня и здесь, когда пятеро работяг начали без остановки таскать колодки.
Родилась мысль сломать последний топор. Рискованно. Фиг знает, как неписи отреагируют на умышленную порчу. Я не был уверен, что работяги сговорились с бандитами и сами сломали свои инструменты. Возможно, кто-то подставил меня, когда мы обедали.
Две трети дня остались позади, очень не хотелось профукать уже сделанное впустую. Я ускорился.
Забыл про время на перекуры и отдых. Когда правая рука забивалась до такой степени, что её сложно было поднять, топор перехватывала левая. Значительно терял в скорости, но хоть чуть-чуть отдыхал. Пот лился в глаза, скатывался по подбородку, чвакал в подмышках. Тюремная рубашка стесняла движения, облепив торс, но всё это казалось мелочью по сравнению с набухающими на руках мозолями.
Казалось, что походам от дровяного склада и обратно нету конца. Первая мозоль лопнула через два часа интенсивной работы, следующие слазили каждые двадцать минут. В какой-то миг парни остановились - сделали свои нормы. Я доколотил набравшуюся горку и плюхнулся на усыпанный щепками пень. Силы остались только на то, чтобы доковылять до камеры.
... ... ...
Тело остыло, и мозоли начали болеть. В надувшихся волдырях перекатывалась жидкость, а полопавшиеся немного кровоточили. Взять в руки любой предмет означало - испытать боль. Фиг знает, стоило ли оно того, но рабочий день мне засчитали.
- В тюрьме регенерация работает медленнее, - сказал Лёха, разглядывая потолок. - Так что завтра на работы не записывайся, не заживёт.
- Твою ж мать!
Организм отдал работе слишком много энергии и жаждал её восполнить. Ужин уже начали раздавать. Обычно мышей и крыс добавляли лишь в завтрак, и я надеялся, что тенденция сохранилась. А если нет, то в этот раз мне хватит наглости попросить половину у Лёхи.