Напряжение сгустилось, стало почти осязаемым, нервы словно оголились. Казалось, прикоснись ко мне, и случится короткое замыкание. Я судорожно сглотнула пересохшим горлом, пытаясь взять себя в руки. И оставаться с Питером наедине больше было невыносимо, и уйти я не могла. Он притягивал меня словно магнит.
Питер поднялся с кресла, остановился передо мной и сунул руки в карманы:
– Я оставил ее одну ненадолго. Мне нужно было купить вина к ужину. А когда пришел, все здесь было залито кровью. Ее кровью.
Он говорил отстраненно и ровно, будто пересказывал в сотый раз давно просмотренный фильм, который не имеет к нему абсолютно никакого отношения, но я почувствовала, как меня затягивает в его воспоминания. На миг показалось, что вокруг, в идеально чистой комнате, на стерильно чистом полу проступают красные пятна крови. Красные пятна, такие яркие среди унылой серости обстановки. В ушах раздался стон умирающей девушки…
Полоснуло ужасом. Я вздрогнула и поспешно заговорила, лишь бы не слышать этот полный муки и обреченности звук:
– Ты ее убил?
Ничего глупее спросить было нельзя. Разумеется! Он столько лет хранил эту тайну только для того, чтобы признаться мне сейчас. Но Питер словно не заметил моей оплошности.
– Зачем мне это было нужно? – он посмотрел на меня с удивлением. – Я любил ее. У нас все было хорошо. Мы были счастливы. Готовились к свадьбе…
Его голос дрогнул, руки, засунутые в карманы, сжались в кулаки. Он на мгновение закрыл глаза, и стал таким уязвимым, что я невольно отвела взгляд, словно подсмотрела что-то личное, то, чего не должна была видеть. В этот момент я поняла, что хочу ему верить. И даже почти верю. Почти… Ну действительно, что могло толкнуть любящего человека на чудовищное преступление? Ревность? Допустим. Но разве может мужчина убить свою женщину вот так, уродуя и кромсая любимое тело до тех пор, пока вся комната не окажется залита кровью?
Может, наверное. Если он сумасшедший.
– Только один человек отказался верить в то, что я здесь ни при чем, – Питер наклонился и, приподняв мое лицо за подбородок, уставился немигающим взглядом прямо в глаза. – Фил!
Имя, соскочив с искривленных в усмешке губ, отозвалось тягучей болью внутри. Фил… Нет. Не думать, не вспоминать. Потом, если выживу… Я молча смотрела на Питера, надеясь, что ничем не выдала себя. Его взгляд был острым, цепким, напряженным, как у кота, подстерегающего глупую мышь. Вот только мышь, к счастью, поумнела, пришла в себя и перестала растекаться сладким сиропом, жалея кота. Боль хорошо отрезвляет, оказывается.