– Отставить цирк, твою мать!
Костя довольный смеялся, что-то отвечал, вскинув в рапорте руку, и начинал подниматься дальше.
Перепончатые с визгом кружили вокруг радиста.
– Ты, Костя, так совсем в рамфоринха превратишься, за веревками лазая, – усмехнулся Галюченко, присаживаясь отдохнуть.
Уважительно назвал, рамфоринхом, не мартышкой, не Маугли, на которого радист обижался, а доисторической зверюгой со сложным латинским именем. Хотя, если вдуматься, для нас-то вполне себе исторической и не зверюгой, а курицей, в зубах навязшей.
Костя, похоже, решил не превращаться прямо сейчас. Примостился рядом на поваленный ствол:
– В рамфоринха… Вот скажи, Петр Иваныч, – хитро ухмыльнулся, с удовольствием уцепившись за слова борт-стрелка. – Слов научных ты больше меня знаешь, даже, может, почти столько же, сколько Проша. Откуда в своей деревне нахватался?
Мы с Алешкой и Прохором готовили нашу конструкцию к новой попытке, но на время перестали распутывать оборванные стропы. Штурман кивнул в сторону радиста и бортстрелка. Подмигнул – лицо у радиста было довольное. Куражится, видно сразу.
– Сам ты деревня, – огрызнулся бортстрелок. – Села у нас повсюду.
Потом решил, что обижаться не стоит, и ответил уже мирно:
– Во-первых, я в гимназии учился, два класса. Еще при Николае. Кровавом. Мы ведь солдаты, вся семья. Правило такое имелось – солдатскому сыну в рекруты идти. А когда отслужил свое, к пенсии давалась земля от общины и образование детям бесплатное. Отец мой учился, вот и я тоже. У нас негде было, только при церкви учили читать да считать немного, но я через два села в гимназию топал каждый день. Хорошо, учителя не злые, когда опаздывал, не ругались.
Петр Иваныч вздохнул, вспоминая. Продолжил:
– Но из гимназии я мало помню. А в прошлую зиму служили в нашем отделении студенты из Москвы – Зобов и Кацман. Вместе держались и меж собой все словечки непонятные так и сыпали. Я сначала злился, а потом… Потом ранило осколком сержанта Лопатина, мне ефрейтора и дали – пока он в медчасти лежал, стал отделением командовать. Что там командовать, боев не было в ту неделю, а в окопе сидеть все и без меня умели. Холод да скукота. Но одно я приказал – как скажет студент слово непонятное, пусть сразу и объясняет самым дотошным образом, что оно означает. Много интересного тогда узнал. И я, и бойцы все.
Бортстрелок еще помолчал и закончил историю:
– А Зобова и Кацмана через два месяца убило. В один артобстрел. Кацмана сразу, а Зобову весь живот вывернуло – помучался до медсанбата, да и все. Остались от них только слова. Скажу что-нибудь такое научное, посмеюсь, вроде и они со мной смеются.