Самолет пропрыгал мимо нас по летному полю, оторвался от земли. Вечер уже, значит, домой подался. Но похоже, не все разбегутся – палаток понаставили вокруг поля, будто цыганский табор. Только с флагами и вымпелами.
– Как машину поднимать будем? Бензина-то не осталось совсем, – протянул Петр Иваныч, кивнув в сторону «ланкастера», бросил куртку на траву и сел, обхватив руками колени. – Устал, будто по джунглям целый день за дичью отмахал.
Был он в Прошиной рубашке, с карманом на спине, который, надо понимать, из уважения к физику, не отпорол. Теперь бортстрелок выделялся среди нас ярким белым чудны́м пятном. Мы вообще торчали посреди цветной празднующей толпы этим самым чудным пятном – загоревшие до черноты, бородатые, в полинявших застиранных гимнастерках.
– Теперь только вспоминать будешь про джунгли, Петр Иваныч, – сказал штурман, приземляясь рядом.
– Не знаю, Петр Иваныч, не знаю, – сказал я. – Может, разживемся здесь топливом-то? Как-нибудь договоримся?
Петр Иваныч рассмеялся:
– Вот скильки отсюда до Советского Союза будет? Может, хватит нам горючего, по местам попрыгаем и смотаемся, рукой не помахав даже, ну их, авиапарады эти. Дома всяко лучше. Я-то теперь до Винницы прямиком.
– Не хватит, Петр Иваныч, топлива, – ответил Алексей. – Тонны три хотя бы надо, чтобы до советской границы дотянуть.
Все покосились на меня. Константин шею вытянул из-за плеча Алексея. Я промолчал, и никто больше ничего не сказал.
Вскоре полеты закрыли, приземлились все, можно сказать. Мы тоже встали лагерем. Дело привычное. Но на самом деле боялись сами себе признаться, что пора думать, куда идти. Я видел, как озирается Константин шальными глазами, Алексей тоже нет-нет да и скучающим взглядом прошаривал тылы. Прохор походил все на того же щенка, только восторженного. Он сел, оперся о колени, свесив схваченные в замок руки, а глазами лихорадочно прыгал с одного на другое, стараясь не упустить, рассмотреть все вокруг.
Минут через двадцать я заметил, что Юргена рядом нет, и немедленно гаркнул:
– Экипаж, куда Юргена подевали?
Весь военный состав, включая меня, проворонил, прохлопал ушами, только Проша оказался на высоте:
– Он с пивным коммивояжером болтать стал, с ним и ушел. По языку немецкому соскучился, надо понимать.
Ага, соскучился. Сбежал! Франция – не СССР, и даже не меловой период. Отсюда до Германии рукой подать. Сядет на поезд – тот добрый дядька ему и билет купит, плацкартный – недели не пройдет, как в Берлине окажется. Кого винить? Я сам виноват, ответственного не назначил. Стоп! А сколько ты таскать его за собой собрался? Ответственного не назначил… Да ведь давно он перестал быть для нас пленным, он просто с нами. Вот и ищешь его, как и всех, по привычке, по головам считаешь, все ли рядом, не случилось ли что, не надо ли бежать спасать. Черт бы побрал этот меловой! Выбрались оттуда, сбились в кучу, как овцы… вот мы, кто там побывал, а вокруг остальные – чужие. Не выбросили бы птеродактилей – и их бы сейчас в свои приняли.