Стекло вроде выдержало, и мы, плюнув на осторожность, распотрошили остатки глины довольно быстро. Куски плексигласа действительно склеились, но сами изрядно помутнели. Кроме того, янтаря из смолы не получилось, она не затвердела, стала похожа на обещанную Прошей резину. Все вместе потеряло форму самолетных форточек, скорее напоминало пожелтевшие куски плексигласа, кое-как скрепленные липкими перемычками. Только научный руководитель остался доволен:
– Все как я предполагал. Нам удалось провести полимеризацию с первой попытки, в отсутствие химического оборудования, да просто в костре! Видите, смола почти не липнет, зато тянется и потом возвращается в исходную форму. Это резина. Да, плохая, да, некачественная, но резина. Кстати, индейцы Южной Америки наверняка так же каучук обрабатывали и резину получали.
– Замолчи, Проша, – вздохнул Алексей. – Не долдонь: резина-резина. Резина – это здорово, но окна-то с дырами.
– Ничего, – не унывал изобретатель костерной вулканизации. – Придумаем еще что-нибудь. Человеческий мозг – самый мощный мозг в мире.
Да, самый мощный, согласились мы кисло. Особенно в меловом периоде.
Глава 26
Куда летят рамфоринхи?
Когда появился Петр Иваныч, я сидел у костра и чистил пистолет, Костя занимался дровами, Проша отправился проведать гнездо, Алексей давно уже забрался в «ланкастер», спать, наверное, завалился. Бортстрелок заметно прихрамывал, но внимание привлекало странное выражение его лица – удивленно-растерянное. После обеда он ушел на заготовку перепончатых, сказав, что прогуляется вдоль берега, левее от лагеря, охота посмотреть, куда это они всей командой с утра кормиться улетают.
– Вот, взгляни, капитан, – позвал меня он, вытаскивая из мешка рамфоринха, помятого, в запекшейся крови, но живого.
– Подстрелил? – удивился я.
Галюченко с того первого дня пользовался силками, сворачивал головы, и пойманная таким образом «птичка» выглядела совсем иначе.
Петр Иваныч придавил полудохлую добычу к земле, расправил правое крыло. У одного из тонких отростков-пальцев в середине не хватало около сантиметра – остаток болтался на рваной, скомканной перепонке.
– Споймав, – объявил Галюченко, заметно волнуясь. – На стенке увидал, сидит на выступе, притулился. Все хвостатые летят, а этот не летит. Дерево там есть, прямо ложится на скалу, я на него забрался, шуганул – нет, сидит как пришитый. Ухватив, а он крыльями мне по носу, я ж сорвался. Не высоко, как со стола сигануть, а то б ноги поломал.
Хромота охотника объяснилась – неудачно поскользнулся, снимая добычу с карниза. Галюченко продолжал: