— Теперь вы чувствуете себя лучше, товарищ?
Цигэнуш сделал усилие и изобразил на своем лице улыбку.
— Как недорезанная собака в телеге…
Почти все Гынжи, которые встретили нас в лесу и потом привезли в Урлэвынт, понемногу разошлись по домам. Два-три человека остались охранять примарию. Один из этих людей принес нам поесть. Он объяснил, что живет рядом.
— Спасибо, — сказали мы, принимая из его рук чугунок с пареным горохом и круг холодной мамалыги. — Может, ты захватил и тарелки?
— А как же! Вот тарелка и три ложки.
— Спасибо за все.
Сначала мы накормили Цигэнуша. Потом набросились на еду сами. Мамалыга была горьковатой и черствой, но горох оказался сладким и вкусным.
— Вы уж извините за бедное угощение, — сказал примарь. — Война… Засуха… Голодуха… Эхма!.. Тяжело нам, товарищи… Вы даже себе и не представляете, как тяжело… Бедность нас совсем заела…
Мне не понравился его жалобный тон, и я сказал:
— Все это нам известно, товарищ примарь. Хорошо известно. Так что нечего вам повторять то, что уже известно…
Примарь внезапно преобразился. Гордо подняв голову, он сказал довольно резко:
— Не мешает вам послушать еще раз… А ежели вам не нравится, когда люди говорят о своих горестях, зачем же вы занялись политикой? Зачем пожаловали к нам выпрашивать наши голоса?
На это возразить было нечего. И я смолчал.
Уходя, примарь вспомнил о мертвых, оставшихся в лесу, и распорядился, чтобы к утру была послана за ними повозка. Я вдруг подумал: «А если б я был на месте тех убитых, если бы не они, а я умер в лесу, примарь вспомнил бы и обо мне?»
— А собрание, — сказал примарь, уходя, — состоится в школе в семь утра.
— Не слишком ли рано? — спросил Орош.
— Нет, — ответил примарь. — Семь утра — самое подходящее время.
Когда все разошлись, в комнате, кроме нас, остался только санитар Резя. Оказалось, что он побывал на всех фронтах — сначала на востоке, потом и на западе. Удивительно, как он сохранил свежесть лица. Его нежное и веселое лицо напоминало персик.
Клементе Цигэнуш спросил санитара:
— Как ты думаешь, доктор, можно мне выкурить сигарету?
— Даже две, товарищ, — ответил улыбающийся Резя. И серьезно добавил: — Только я не доктор. Я бы хотел стать доктором. Но я всего-навсего санитар.
Я дал Цигэнушу сигарету и поднес ему огонь. Он закурил и сделал глубокую затяжку. Потом сказал с печальной улыбкой:
— Вы, кажется, удивлялись, когда увидели, что я беру с собой и свои бочоночки? А ведь пригодились…
Орош тоже улыбнулся:
— Да, пригодились. Когда ты пустил их в ход, наше удивление прошло. Всякое удивление быстро проходит.