Тьма.
Вновь придя в себя, я сразу открыла глаза. Мне осточертела эта сфера неопознанного и хотелось вернуться в реальный мир. Свет был слишком ярким, но я заставила себя смотреть и наконец, неустанно моргая и морщась от ослепительной головной боли, выяснила, что могу видеть. Значит, не ослепла. Узел напряжения внутри меня, о котором я не подозревала, развязался.
Я была в больнице. Это стало ясно, как только я различила железную кровать и подключенные аппараты. Было тихо, занавески на окнах опущены, и я не знала, в палате я, в маленькой комнатке или где.
Голова ощущалась огромной. Будто ее заменили большой стеклянной тыквой. Я хотела подвигать ей из стороны в сторону, просто чтобы понять, получится ли, но одна только мысль о движении причиняла боль. Большая стеклянная тыква, наполненная болью. Я подумала, что смогу чуть приподняться, попыталась сесть, и это вызвало такой страшный всплеск боли, что меня едва не стошнило. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, я осознала с абсолютной ясностью, что все остальные части тела тоже болят. Это плохо.
Занавеска над дверью отодвинулась, и вошла медсестра. Она улыбнулась с профессиональной заботой, как все медсестры.
– Уже проснулись? Как себя чувствуете, милая?
Я открыла рот, чтобы ответить – превосходно, вот думаю перед обедом пробежать марафон, – но у меня вырвались лишь слабое дыхание и сдавленный хрип. Сглотнув, я попыталась еще раз.
– Все хорошо. Вот, выпейте, – подложив ладонь мне под шею, медсестра поднесла к моим губам стакан с водой. Боль вспыхнула с новой силой, так что мне захотелось ударить медсестру. Когда же влага смочила мне рот и скользнула вниз по горлу, я готова была обнять ее. Может быть, ударившись головой, я приобрела диссоциативное расстройство личности. Я хотела спросить у медсестры, нормально ли для человека в моем состоянии испытывать злость, но не рискнула снова пробовать заговорить, и к тому же мне не особенно хотелось знать ответ. Если она скажет, что ненормально, то я, по всей видимости, настоящее чудовище.
Должно быть, я уснула – или потеряла сознание, не знаю – потому что, когда открыла глаза, медсестра исчезла, некоторые аппараты передвинули, а некоторые убрали. Большой прибор, издававший звук «бип» с успокаивающей периодичностью, стоял значительно дальше от кровати и не издавал вообще никаких звуков. Занавески отодвинули, и я увидела, что лежу в отделении интенсивной терапии. Свет, казавшийся мне ослепительным, на самом деле был довольно слабым, и люди в белых халатах – казалось, их были сотни – делали с аппаратами что-то важное.