Вдруг учитель поднял голову. Я посмотрел на него удивленно; он улыбнулся, и улыбка его была такая понимающая, такая добрая.
— А историю-то свою я вам так и не рассказал.
— История известная, — сказал я.
— Известная и… обычная?
— Нет, не обычная. История, возможная лишь в наши дни.
— Да, некто был чем-то, а потом стал ничем.
— И потому обижен.
Улыбка его угасла. Учитель снова насупился, и брови его, густые, нависшие, соединились в одну линию.
— Не буду врать: я обижен. Но почему? Поверьте мне, меня обидело не то, что меня вышвырнули, прогнали с руководящей работы. Я обижен не тем, что со мной сделали, а тем, как это сделали. Вся моя жизнь ясна и чиста, с малых лет я шел за одной-единственной звездой. А они выдумали что-то грязное, постыдное: вредитель, коварный враг в лоне партии. Коварный! В лоне партии! Это все равно, что сказать, будто я отцеубийца, потому что партия была для меня отцом, матерью, семьей, — всем на свете. Вы понимаете? Можете это понять? Вот что обидно, вот что бесчеловечно! Ведь все можно было сделать по-человечески, сказать: ты ошибся, не подходишь, не удовлетворяешь требованиям, освободи место более способному. Но зачем упрекать? Зачем пачкать, зачем валять в грязи самое чистое в человеке? Скажу вам так: да, я обижен, потому что не перестал быть коммунистом, не могу им не быть! Я могу понять, что со мной случилось, но не могу простить. Я не христианин, чтобы прощать!
— А вам самому не приходилось с этим сталкиваться? Вы сами так не поступали?
— С чем сталкиваться?
— Когда у вас была власть в руках, не приходилось вам вот так же обижать честного товарища?
— Не помню. Не знаю.
— Это самое легкое. Легче всего не помнить.
— Ну и что, если приходилось обидеть? Я уже вам сказал: здесь важны не только последствия, но и побуждения. Никогда я не действовал из низменных побуждений.
— А те, кто вас обидел? Из каких побуждений действовали они?
— Разве можно сравнивать?
— Вот именно.
— Ну нет, как же можно?
— Как же можно? — подхватила и жена, ее спокойное лицо внезапно ожило, глаза воинственно вспыхнули.
Учитель сделал движение, словно собираясь встать, жена смотрела на него, готовая последовать его примеру. Но он остался сидеть, хмуро глядя на огонь.
— Не сердитесь, — начал я. — Я тоже привык говорить напрямик. Как вы сказали: сойтись в честной схватке.
Он пожал плечами.
— Я не сержусь. Ведь я знал, что это напрасно. Все напрасно: тот, кто сам не испытал этого, не поймет. Закроем книгу.
— Пойдем, Ондрик.
Жена была разочарована и смотрела на меня с явным недружелюбием.
Учитель нерешительно встал.