— И в самом деле пойдем, что ли?
Жена схватила руль мотоцикла.
— Оставьте его здесь, — предложил я.
— Брось ты эту паршивую железку, — заметил учитель.
— Мы доведем, — сказала жена и снова недружелюбно посмотрела на меня.
Учитель подошел ко мне, протянул руку.
— Что вам сказать? Может, вы и правы. Я провинился, меня наказали. Зачем же терзать себя? Но все-таки, думая об этой обиде, я не могу простить. Нет, не могу.
— И не нужно прощать.
— А что нужно?
— Надо забыть.
— Э, вы все играете словами!
— Надо уметь забыть. Без этого нельзя жить. Нужно уметь сбросить с себя бремя, если оно в тягость.
— Слова. Вы словно книгу читаете.
— Лучше не умею, — сказал я, несколько задетый.
Он заметил это и улыбнулся своей молодой, почти мягкой улыбкой.
— Возможно, вы все-таки помогли мне. Вы хоть выслушали меня. Теперь мне немножко легче.
Он пожал мне руку.
— Значит, забыть?
— Понять и забыть.
Он опустил голову, вздохнул.
— Если бы удалось… Пошли, — сказал он жене.
Она натянуто улыбнулась и еле коснулась моей руки. Они ушли, не оглядываясь.
День выдался прекрасный — чистый, свежий, умытый. Не веселил взгляда только лес: среди ельника виднелись две большие, почти круглые плешины. Это были следы от налетевшего на крутые склоны злобного урагана. Вся долина пропахла смолой и свежим еловым деревом: на плешинах в хаотическом беспорядке печально громоздились деревья, поваленные вихрем; одни из них сломало, другие выворотило с корнем. Уцелело лишь несколько молодых грабов, затерявшихся в ельнике: граб гнется, но не ломается. В полдень явился лесничий и долго стоял над погибшими деревьями; с таким лицом стоят на похоронах.
— Вот здесь погребен мой труд! — сказал он мне.
Когда сажали этот лес, старый лесничий был помощником лесничего. Это был его лес.
— Еще одна напасть, еще одна напасть, — вздыхал он.
Это означало, что и так лес гибнет слишком быстро, а тут еще такой разгром!
— А какие леса были, какие леса! — сокрушенно вздыхал он. — Какие леса были, без конца и без края, кругом лес да лес! А сейчас? Видите? Сплошь прогалины, вырубки, просеки… Лес тает, как снег весной. Прахом идет наш труд — к чему было стараться, лезть из кожи вон?
Он словно над близким другом причитал над погибшим лесом, искоса поглядывая на плешины; так глядят на кладбище, на покойника.
Но день выдался великолепный.
Воздух был прозрачен, а очертания гор вырисовывались резко и ясно. Вся округа лежала как на ладони. По склонам долины ползали человеческие фигурки: крестьяне из Подлаза вышли на покос. Звенел серебром ручей; в глубине вод, над свеженамытым песком, мелькали темные тени форелей. На пастбищах, в редких березовых перелесках одиноко позвякивали колокольчики на шее у коров; в высокой траве алела земляника, сладкая и пахучая в разгар лета. Выдался хороший день, один из тех, когда стирается грань между прошлым и настоящим, день, когда мы сближаемся со своей юностью, с тем, что было, и печаль не омрачает нашего лица. Все шепчет о мире, о радости, радость прошлых дней становится частицей настоящего, а не просто воспоминанием. Или это белые облачка приносят на своих крылах мечту? Или это лес, как прежде, таинственно шумит, навевая прохладу? Или ветерок приносит издалека старое любовное послание? Нет, ничего не исчезло, все возвращается к нам, мы все открываем заново, в тысячный раз и все-таки впервые. Радость, которую мы уже столько раз испытали, по-прежнему нова и неизведана. Ничего не прошло, все продолжается…