— Ром, теперь ты избегаешь меня?
Остальные оглядываются на него, а сам объект допроса реагирует спокойно:
— Нет, с чего ты взяла?
— Тогда останься тут, когда все уйдут. Мне нужно кое-что сказать.
— Без проблем, — он пожимает плечами, словно действительно «без проблем».
Настя улыбается, толкает его ближе, чтобы сел на стул. Она давно уже для себя сделала какие-то выводы, которые, с ее точки зрения, только подтверждаются. Ведь ему она позвонила, когда у меня сердце отказывало, а никому другому. Аленка мельком смотрит на меня, но не спрашивает. Денис с Сережей вообще не считают, что происходит нечто странное, достойное их внимания или многозначительного перемигивания.
В общем, когда дверь в палату закрылась за последним, я поправляю подушку, сажусь выше и говорю почти строго:
— Двигайся ближе, психиатр.
Он с недоумением выполняет мою просьбу. Я решаю начать издалека, хочу пробить его оборону сначала тараном, а уж потом вворачивать козыри:
— Почему ты почти не приходишь ко мне? Все тут бывают ежедневно, вся толпа, некоторые — и по два раза, а ты…
Он улыбается:
— У меня так-то работа, пуп земли. Прихожу, когда есть возможность.
Думаю о том, как рассказать ему все о молчаливом «подселенце», но только сейчас внезапно понимаю — я не имею право говорить ему об этом! Просто не имею! Он почему-то не хочет мне открываться, а я сейчас выдам, что все, абсолютно все о нем знаю? Непсихологичненько как-то. Вряд ли он обрадуется, услышав, что я знаю о том, что он как-то провел всю ночь во дворе больницы, под окном реанимации, и все эти часы думал совсем не о работе. Как чуть не попал в аварию, когда увидел кого-то, так на меня похожего издалека. Вряд ли будет счастлив, узнав, что я вообще ни на миг его не покидала — а как говорила когда-то Аленка, каждому человеку есть что скрывать. Он — не исключение. И что я очень хорошо изучила его тело. Алина в наш следующий визит к ней сделала нам обалденный минет, а потом мы ее трахали в трех позах. Я не знаю, что такое женский оргазм, но мужской ощутила по полной. Такие вещи, что я узнала, никто не имеет права знать. О, он ничего не покажет мне — пожмет плечами, рассмеется. Но я-то теперь точно знаю, что он просто оставит это внутри, чтобы там гнило. Поэтому, вопреки предыдущему решению, отказываюсь от этой мысли.
Говорю:
— Ясно. Ром, я больше не могу читать чужие мысли, — чем больше времени проходит, тем больше во мне уверенности, что этот дар я утратила навсегда. Если даже в него провалиться не могу, значит, с остальными уж точно не выйдет.
— Жаль. Детишкам-аутистам придется подождать новой мессии, — он смотрит на меня теперь серьезно: — Так ты об этом хотела рассказать?