Это был очень строгий конвент. У нас не было ни телевизора, ни радио, было запрещено разговаривать с «обычными людьми», как называли всех, кто не жил в конвенте. Мне не разрешали читать книги, которые я любила, я могла видеть их только в витринах книжных магазинов, когда мы ходили в город. Учили меня только сестры. Они скоро заметили, что я хорошо пою, что верующим нравится мой голос и игра на органе в капелле.
– Изабелла, я не надоела вам? – вдруг спросила она голосом испуганного ребенка. – Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Я никому не говорила о том периоде моей жизни, даже детям. Может, портрет этой грешной монахини напомнил мне о прошлом и уверил, что вы способны меня понять?
В тот день, когда я познакомилась со священником из мужского конвента и пела с ним в церкви дуэтом, начались мои душевные муки. Что-то сладостное, доселе неведомое, прошло по телу, как электрический ток, и не покидало меня после расставания с ним. Напротив, усилилось до безумия. Охватившие меня угрызения совести не погасили неопределенного желания, я даже с нетерпением ждала новой встречи, хоть и не знала, когда она состоится, ведь его конвент был в соседнем городе.
Ночи напролет я прибирала в алтаре, во всей капелле, чистила подсвечники, но не чувствовала облегчения, не обретала чистоты помыслов. Мне казалось, что всё вокруг, чего коснулась человеческая рука, особенно моя, грязно, осквернено, предвещает трагедию, твердит мне, что во всем – моя вина. Меня охватил ужас, началась депрессия. Я не могла петь перед людьми, кружилась голова. Однажды честные сестры нашли меня в тяжелейшем состоянии в капелле, у подножья статуи святой Девы Марии, и отвели к психиатру.
Я лежала в психиатрическом отделении католической больницы нашего ордена. Благодаря терапии и лекарствам я поняла, что болезненные симптомы были защитными реакциями. Душа моя грешила пробудившимся чувством к молодому человеку, а не была всецело устремлена к Иисусу, которому я обещала и обязалась служить. Что делать теперь, когда я все понимаю и ощущаю смятение? Как мне жить в мире, которого я не знаю и не готова узнать? – спрашивала я психиатра.
Ответ на мои муки вскоре дал сам молодой священник, когда услышал, что со мной происходит. Он понял, что и сам больше не готов служить Богу. Он был старше, умнее, у него было несколько дипломов. Мы оба покинули монастыри.
Мать рыдала, говорила, что я опозорила семью. Не пришла даже на наше венчание. Зато, к своей радости, я увидела на свадебном обеде настоятельницу конвента и главу священства нашей епархии.