Затея с Антарктической экспедицией после этого разговора показалась пустячной. Детская забава. А он так гордился ею — настоял, чтобы полностью, до копейки она была оплачена из его собственных средств, составлял программу исследований, подбирал — с помощью адмирала — людей.
Действовать. Только этого от него и ждут. И гипотетические друзья, и несомненные — о, совершенно! — враги.
2
Поначалу боль казалась пустячной, гораздо больше его обеспокоило — кто? Кто стрельнул в спину?
Бердников, Сашка Коленьков, Азаров? Каждый ненавидел его люто, как, впрочем, и он их.
Ефрейтор привалился боком к дереву, неловко, левой рукой начал ощупывать себя. Лишь с третьего раза ладонь окрасилась кровью, где-то у лопатки. А спереди ничего не было. Застряла внутри.
Взяла досада. Германец, он перед ним, за спиралями, и ничего, не стреляет, а эти… Он выругался, полегчало — обманно, на куцый щенячий хвост, но он воспользовался и этой малостью, пригнувшись, перебежал под защиту кустов, хотя, наверное, тех сдуло, на выстрел вот-вот придет кто из офицеров, стреляли нынче редко, затишье, но опаска лишней не бывает, особенно здесь.
Пролежал он недолго, может, совсем недолго.
— Ты чего лежишь, Евтюхов? Никак, ранили?
— Так точно, ваше благородие, — Вот тут-то боль и показалась: зацепила, дернула и поволокла. Он закусил губу, пытаясь ее побороть, да толку…
Подпоручик был не один, вместе с ним трое солдат. Дозорные.
— Ты того… Терпи. Сейчас в лазарет доставим, тут близко, — приговаривал один, из соседней роты, Гаврилов, что ли, перевязывая поверх гимнастерки серым полевым бинтом. Он терпел, куда ж деваться, да еще подпоручик облегчительный укол сам сделал, из собственной офицерской аптечки, не пожалел, про уколы эти много слухов ходило, он думал — врут все, болтают, но помогло почти сразу — боль закрылась, угасла.
— Вот тебе и германец, — Офицер спрятал аптечку, посмотрел в сторону спиралей, — Не трогаем их, а они…
Ефрейтор хотел было сказать, что германец тут ни при чем, но опомнился: одно дело — от врага пострадать, совсем другое — от своих. Ничего, с этими он сам посчитается, понадобится — пособить есть кому. За дружка своего, самострельщика, поквитаться хотят, ладно, ждите.
— Ты, Гаврилов, доведи его до лазарета, видишь, сам он не дойдет, — скомандовал прапорщик.
Путь помнился плохо, остался разве что запах нового порошка от вшей, которым Гаврилов обсыпался знатно. Ефрейтор же порошка этого не переносил, начинало зудить, покрываться волдырями тело, и ему специально разрешили раз в неделю ходить в баню соседнего полка, где работала вошебойка.