Посоветовавшись с начальством, врачи решили, что если негромко и дозированно, то можно и позволить небольшие концерты. И с того дня тетя Валя пела свои любимые песни, а палата превращалась в подобие филармонического зала. Это было музыкотерапией – и даже много лучше. К ним уже и телевидение приезжало, и газетчики приходили. Одна молоденькая журналистка, собиравшаяся взять у тети Вали интервью, слушала-слушала да и расплакалась, отчего перепачкала все лицо тушью. Так и не стала делать никакого интервью, а на диктофон записала несколько песен, твердо обещав пробить их отдельным блоком на телевидении.
Слушая все это, я вдруг поняла, чем завершится сегодняшняя встреча, и не ошиблась. В палату постепенно прибывали новые гости, а медсестры принесли несколько маленьких скамеечек. Среди прочих приковылял и дядя Володя. И они в самом деле запели – тетя Валя и моя замечательная подруга Лиза. Все вокруг разом притихли, а я… Меня словно в стенку вдавило сверхгравитацией. Я-то, дура, не ведала, что Лиза умеет так петь! А уж вдвоем с тетей Валей они представляли уникальный дуэт! Песни большей частью были грустные и неспешные, но их хотелось слушать и слушать. Многие в палате скоро захлюпали носами. Я и сама могла бы захлюпать, если б не мое грозное имечко.
Но вот врачей, что разрешили вечернее пение, я понимала теперь прекрасно. Тетя Валя не просто пела – она лечила. Себя и соседей. Потому что ничем иным это назвать было нельзя. Они и пели-то о лесах и степях, о чем-то удивительно родном.
И, зажмурившись, я начинала видеть себя плывущей в лодочке по медлительной реке. Где-то далеко впереди угадывался закат, и там же, у горизонта, река становилась огненно-золотой, словно готовилась перейти в иной мир, спешно перекрашивая темные воды в райские цвета, настраивая на должный лад всех вновь прибывающих. И мне тоже отчаянно захотелось туда – к золотому закату, к людям, что, расставшись с блеклыми телесными костюмами, обретали способность светиться. Река, словно колыбель, покачивала незримую лодочку, я могла бы плыть и плыть по медовому течению бесконечно. Но, видимо, все здесь было оговорено по минутам. Скоро голоса смолкли, река растаяла, и я распахнула веки.
Лица у всех пациентов были совершенно изменившиеся – зареванные и просветленные одновременно. Кстати, и у медсестер тоже. Выходили неспешной вереницей, а уж добрых пожеланий набиралось столько, что впору было складировать их у стен и на подоконниках. А мне стало ясно, отчего тетя Валя так быстро пошла на поправку. В подобной атмосфере умереть было просто невозможно.