Однажды решил — окончательно. К пасхе, — как раз год минет, как последний раз в деревне был, — ехать туда. По дороге с завода купил конверт и бумаги, чтобы в тот же вечер написать своим об этом.
Но ни в тот вечер, ни в другие не написал. Где там было не только писать, но и думать о жене и сыне! Разве до них было, когда… Когда налетел на Ивана Егорыча горячий ветер, подхватил, закружил так, что и дух захватило, и хмелем в голову ударило.
В первый раз увидел он в тот вечер хозяйкину сестру Ядвигу. Она стояла на подоконнике в его комнате и смятой бумагой протирала запыленные стекла.
Когда Иван Егорыч вошел, она мельком оглянулась и сказала с польским акцентом:
— Прошу прощенья, но сестра велела вымыть до-чисту.
>— Прошу прощенья, но сестра велела вымыть до-чисту.
И снова круто повернулась к стеклам. При этом движении верхняя юбка отлетела на мгновение в сторону и из-под нее мелькнули белые кружевные оборочки.
— Так-с, — произнес Иван Егорыч, задерживая взгляд на Ядвигиных локтях, покрытых темным пушком.
>— Так-с, — произнес Иван Егорович, задерживая взгляд на Ядвигиных локтях.
Сел у стола и тихонько посвистал.
— Прошу подать кувшин, — попросила Ядвига.
Иван Егорыч поднял кувшин.
— Да он пустой.
— Так надо налить в него воды, — сказала Ядвига и, как раз посредине той ее щеки, которая была видна Ивану Егорычу, появилась веселая подвижная ямочка.
Иван Егорыч пожал плечами, но в кухню пошел и вернулся с полным кувшином.
— Швыдче же, — топнула Ядвига ногой, обутой в черный туфель на изогнутом каблучке.
Обмакнула пальцы в протянутый кувшин и брызнула Ивану Егорычу в лицо. Он вздрогнул. От холодных ли брызг, от задорного ли Ядвигиного смеха. Поднял на нее серьезные глаза.
— Вы что же озорничаете?..
— Разве не можно пана трогать?
Она бросила тряпки и сверху вниз смотрела на Ивана Егорыча, дерзко выдерживая его пристальный взгляд.
— Можно, да только не для чего, — строго сказал он.
Но Ядвига заметила не строгий тон, а тот взгляд, которым он оглядел ее с головы до ног в щегольских туфлях. И, поправляя выбившиеся из-под красной косынки темные пряди волос, сказала с ласковой насмешкой:
— Прошу прощенья, пан. И за помощь благодарна.
— Какая там помощь? Я работу кончил, теперь отдыхать должен.
— И я зараз брошу. А только зачем вы на табурет сели? Я ж не могу с окна прыгать.
Долго потом не мог Иван Егорыч понять, как это тогда у него сорвалось:
— Давайте сниму.
А она точно обрадовалась. Горячими звеньями обвились вокруг шеи Ивана Егорыча обнаженные выше локтя руки. Душистым дыханием защекотал лицо веселый смех: