Мир приключений, 1927 № 08 (Марич, Соловьев) - страница 85

— Да, да, голубушка, — забеспокоилась генеральша. — Да, хоть полфунтика, хоть четверть… Нельзя без жирков жить! Прежде не замечали, а теперь чувствуешь, чувствуешь…

— У меня всего только два фунта сбито, — надувши губы сказала хозяйка.

Гость как-то икнул от восторга.

— Два фунта! — завопил он. — Два фунта?.. Один, один только фунтик попрошу, для бедной, умирающей старушки!.. Утром она открыла глазки и шепчет — Маслица, маслица, маслица!..

Он поник головой. Глаза его увлажились слезами.

— Madame la generale! — продолжал он. — Уступите мне на сегодня вашего масла…

— Ах, нет, нет! — замахала она руками. — Ах, нет! Я не могу!

— Вы видите меня, — я, старик, на колени готов пасть, чтоб матери привезти масла… Быть может завтра уже она будет там, где мы все будем. Последние вздохи ее земные я хочу облегчить… О, я вижу в вашем лице сострадание… Вижу! Катенька, — вы мне заверните маслица… Отвесьте фунтик…

— Вы — сын, — стояла на своем генеральша, — а я — мать.

— Madame la generale, — вы сами были дочерью когда-то. Станьте на мое место! Представьте, что оживите умирающие уста старушки. Старушка хорошего старого рода, всю жизнь сидела в пуху, и вдруг… Хотите, я на колени стану?

Он зашаркал ботинками мутного цвета по ковру, а обе женщины закричали:

— Ах, нет, нет!

А Пелагея Павловна прибавила:

— Пожалуйста без представлениев!

Когда Повал-Заливников вышел из особняка, сунув полтинник зеленоглазой девице, у него из карманов рыжего пальто торчали две бутылки, а в левой руке болталось полтора фунта масла. Он шел и подпрыгивал.

— Вот дурёхи! вот дурёхи! — повторял он. — И на стене — озеро Комо висит. Почему Комо? И зачем ей рояль палисандрового дерева?

Он шел по тающему снегу, мимо парка к вокзалу, и все бормотал:

— Пусть она слупила сто тридцать — пусть! Пусть слупила! Ах, дуреха!

Он вытаскивал ноги из куч, напоминающих разрыхленный сахар, смотрел на ворон, перелетавших с березы на березу, на окаменелого мальчишку, сидевшего на каких-то мешках, что везла шершавая, ободраная, но сытая лошаденка, и ему было весело.

— Пусть! пусть! Вот я сегодня потру продал миниатюрку, что купил в Париже, в лавченке возле Биржи, в переулке. Чорт его знает, какой-то генерал молодой… Я уверил Кояловича — фамильная, мол, наша драгоценность… «Благословенный»… А почему «Благословенный»?

Он помахал свертком масла, остановившись на перекрестке.

— Это, — говорю, — писал Лаферьер. Коялович спрашивает: «кто такой Лаферьер»? — А я: «известный миниатюрист: родился в 1770 году, умер в 1819». — Так-таки сразу и выпалил. И отвалил восемьсот… А я заплатил пятнадцать франков…