— Они не поддержат. Не обольщайся. Посочувствуют, да. Но это так сладко — сочувствовать чужому унижению.
— А я не считаю себя униженным. У Книги свой взгляд на роль, у меня свой. Ему нужен обаятельный прощелыга, мне — живой человек. Это нормальная здоровая борьба, и я в ней не уступлю.
— Он режиссер…
— А я актер, и отвечаю за то, что делаю в спектакле не меньше его, а может, и больше. И так пьеса плохая, а если Андрея играть безмозглой куклой, то спектакль совсем превратится в дохлую болтовню о том, чего мы не имеем, и чего иметь не будем, потому что трýсы.
— У тебя и самомнение, — усмехнулась Артемьева
Троицкий покраснел.
— Мне можно, я молодой специалист. Слышите, хоть и молодой, но специалист!
— Эту пьесу, Сережа, никакой специалист, даже молодой, не оживит.
— Неправда. — И он завелся, а когда нервничал, вид у него был взъерошенный. — И одна роль в спектакле может всё повернуть… конечно, как её сыграть. Скажем, Карандышев…
— Ну, сравнил воробья с орлом. У Островского…
— …или это разгулявшееся ничтожество, или изгой, защищающий своё достоинство человека… Другое дело, перед кем? Правда, обыватель в то время еще не читал «Капитала», и для них Кнуров, Паратов — это всё уважаемые в городе люди…
— Не даст он тебе сыграть по-своему.
— Не даст? Посмотрим.
Галя пожала плечами, сказав не без ехидства:
— Еще один объявился.
— Что это значит? — насторожился Троицкий. — Почему здесь все говорят: «Еще один появился?»
— А тут несколько лет назад актриса роль просила, ей отказали. Она режиссеру и говорит: «Вы за это поплатитесь». Поднялась на колосники и бросилась оттуда. От тебя, между прочим, ждут того же.
— Не дождутся. Пусть Михал Михалыч от меня на колосники лезет. Только я слышал, что актер в окно выпрыгнул…
— Я пошла, — махнула рукой Артемьева, — между прочим, обиделась на тебя. Но… чем бы дитя ни тешилось. Только, в самом деле, не выпрыгни в окно.
— Я не обезьяна, из окон не прыгаю и по колосникам не лазаю.
Галя с сожалением посмотрела на него.
— Пока еще у тебя на глазах московский флёр… Потерпи, и ты запрыгаешь.
— Опять? — Троицкий даже мотнул головой. — Мода это у вас или слабонервные такие?
— Да оглянись, Троицкий, посмотри, где ты.
— Смотрю, — с готовностью откликнулся он, медленно поворачиваясь вокруг себя. — Красиво! — И он показал туда, где, огибая холм, скрывалась за городом река. Там, внизу, по руслу реки, под темною громадою туч раскаленной болванкой зависло над горизонтом солнце, полыхая густым малиновым светом. — Красиво, да?
— Наверное, опять зарядит дождь, — ежась, вздохнула Артемьева. — А в дождь здесь противно… как в бане, когда отключат горячую воду.