Начал и затеял эту компанию Алик, но, может быть, она была рассчитана и задумана без него, но с расчетом на его реакцию, совсем другими людьми. Действительно, в этот невыносимо тяжелый год природная осторожность несколько изменила Ирине Алексеевне, а, может быть, внедрение в «Русскую мысль» стало более изощренным. Кроме странного Милана появился некий отец Свиридов. Почему-то решила, что может чуть ли не управлять делами «Русской мысли» директор библиотеки Иностранной литературы Гениева, представителем газеты в Москве стал бесспорный, известный мне по личному опыту провокатор Елисеенко. Хотя бы о нем я пытался предупредить Ирину Алексеевну, она по обыкновению улыбалась, но ей уже явно было не до того.
Обиженный Алик Гинзбург, забыв обо всем, чем был обязан Ирине Алексеевне, бросился на нее в атаку. Мало того, что он попытался подать в суд на «Русскую мысль», но встретив меня однажды в Париже, неожиданно стал звать выпить кофе и поговорить. Это было довольно странно — наши отношения и без того не блестящие, недавно опять ухудшились и виноват в этом был я. Желая хоть чем-то помочь жене и дочери, вынужденных бежать в Париж, и не имея никаких денег, я попросил его в Москве, где в это время он очень часто бывал, и как с восторгом говорил «ногой открывал все двери», передать им маленькую коробочку, хотя и с серебряными, но очень старинными украшениями, в надежде, что в случае чего они их смогут продать. И, действительно, не предупредил Алика, что они и впрямь чего-то стоят. А у него почему-то возникли проблемы на таможне, легко разрешившиеся, но он был вполне заслуженно на меня сердит. Я, конечно, никак не хотел его подставлять — просто в это время иногда плохо понимал, что делаю. Со стороны Алика этот и последующий разговор были полнейшим цинизмом и в отношении меня. Я не знал (мне никто тогда этого не говорил), что с Аликом пара сотрудников «Русской мысли» уже не здороваются из-за того, что он дополнил такой гнусностью в отношении тех, кто в это не верил, что не простили этого ему до сих пор.
Так или иначе за кофе Алик начал мне все объяснять, а он был такой маленький, худенький, совсем седой и нас уже так мало осталось — мне очень хотелось во всем его поддержать, я почти забыл, что много лет из-за него не печатаюсь в «Русской мысли». Но то, что услышал, мне никак не казалось правильным. Начал он с того, что Милан со своей кипрской фирмой наверняка из КГБ или мафии. Это было возможно, хотя никаких доказательств не было. Потом перешел к христианской вкладке Сверидова, христианским передачам, которые вела по московскому радио Ирина Алексеевна, действительно, становившаяся после семейных трагедий и на пороге девятого десятка может быть еще более религиозной. Из этого Алик тут же сделал вывод, что зависимость Ирины Алексеевны от Московской патриархии все возрастает, а патриархия — это КГБ и Ирина Алексеевна превратила «Русскую мысль» в орган КГБ и только поэтому Алик и Арина, которым этому сопротивлялись были уволены. Но я знал, что для увольнения Алика и Арины были совсем другие причины, вполне финансовые и рабочие, что христианская вкладка тоже, в основном, вынужденный шаг, что «Русская мысль», конечно, из-за растущих проблем становилась хуже, но никак не органом КГБ. И, конечно, отказался подписать письмо Алика об этом, кажется, в службы безопасности Франции.