Андрей Шилков, больной после тяжелого срока и чудовищной ссылки, был главной и героической опорой «Гласности». Целый день живя на крепчайшем чае — почти чифире, дважды теряя сознание в метро, он тащил на себе не только всю организационную работу в журнале, но еще и сам прекрасно писал, а главное — очень четко ощущал, вполне разделял и доводил до практического воплощения жесткую оппозиционность и неприятие как «реакционной», так и «либеральной» спускаемой сверху советской политики. Андрей, так же как и я, в отличие от большинства других диссидентов, внятно ощущал, что освободили нас из тюрем и ссылок не из гуманистических побуждений и стремления к демократии, а из вполне корыстных политических расчетов двух организаций — ЦК КПСС и Комитета государственной безопасности. Он, как и я, знал и помнил соседей по пермским лагерям и тюрьмам не подошедших для освобождения и очень странным образом погибших. Да и убитых КГБ не в зонах, а на советской воле: замечательного поэта и переводчика Костю Богатырева, армянского художника Минаса Аветисяна, украинского композитора Владимира Ивасюка, литовских священников, и неудачную попытку отравить Войновича. А скольких мы не знаем. Выборочные убийства тех, кого неудобно было судить и чья смерть могла запугать остальных, были излюбленным приемом КГБ под руководством Андропова в 70-е годы. Мы сами в разное время в тюрьмах были близки и к такому концу, а главное — все, что теперь говорили советские власти, что происходило вокруг было или откровенно лживо или уж во всяком случае — двусмысленно. И мы не верили в гуманизм КГБ ни одной минуты.
После триумфального выхода первого номера на пресс-конференции в моей квартире, куда втиснулась чуть ли не сотня журналистов со всего мира — начала свободной печати нового времени, власти поняли, что с моим освобождением они несколько поторопились. Их ожидания, что я буду послушным объектом для рекламы перестройки и вернусь к литературоведению — не оправдываются. Меня пригласил к себе Д.Ф. Мамлеев — тогда заместитель председателя Комитета по печати СССР и стал уговаривать прекратить издание «Гласности».
— Ну, зачем вам это? Вы можете печататься в любой газете или журнале в СССР. Я это гарантирую.
Меня публикации в «Правде» не соблазняли, да и не только я писал и печатался в «Гласности».
— Закона о печати в СССР нет. Разрешение на издание журнала я получать не обязан. Первый номер «Гласности» уже вышел, выйдет и второй.
Почти каждый день радио «Свобода», «Би-би-си», «Голос Америки» и «Немецкая волна» передавали теперь уже сообщения об издании первого свободного журнала в СССР и материалы из него. Опять арестовать меня было для властей уж очень невыгодно, хотя аресты по политическим обвинениям, правда, несколько сократившиеся, в СССР все еще продолжались.