Так прошел почти год. Большинство людей, такой образ жизни устраивал, но не всех. Несколько тысяч человек — те, которые не попались в сети «сколопендрам» и те, которые по счастливой случайности смогли сбежать из фильтрационных лагерей, либо при транспортировке в города-поселения, скрывались в сибирских лесах, периодически напоминая архонтам о своем существовании дерзкими нападениями на грузовые транспорты. Давая им тем самым понять — человеческая раса еще существует…
I
Однажды, в теплице, где выращивали капусту, Макс увидел старика. На вид ему было около пятидесяти. Но подготовка Максима по методам идентификации подсказала ему, что ему на самом деле ему больше шестидесяти. Лицо старика Максиму показалось смутно знакомым. Был он из другого барака и так как на работе общаться, с представителями других бараков, было запрещено, спросить о нем было не у кого.
Первый вопрос у него возник — почему старик жив. Второй — почему он появился у них в теплице, ведь менялся только женский состав забеременевших женщин и в течение года новых мужчин по месту работы и проживания он не встречал. Третьим вопросом было то, что в теплице он перемещался спокойно и без оглядки. Казалось, что акремонцы его не видят и он сам по себе. Старик не делал никакой работы и, как показалось Максиму, пристально наблюдал только за ним. При этом странный человек почему-то ехидно улыбался.
Спустя две недели после появления «старика», они встретились в туалете теплицы, который был, как и везде, общим. В этот момент кроме них там никого не было. Макс был уверен, что старик по национальности из славян и спросил у него на русском языке:
— Вы говорите на русском?
— Я говорю на многих языках, в том числе и на языках этой планеты.
— Наверное, психбольной — подумал Максим, — Хотя, как он прошел отбор в фильтрационном лагере? Подозрительный дедок, — а вслух спросил, — Ты кто такой?
— А ты знаешь, кто ты такой? — парировал дед.
— Дед, тебе голова не болит?
— Главное, чтобы тебе не болела, — старик загадочно улыбнулся и дотронулся пальцем до лба Макса.
Первым ощущением Максима было головокружение, как в двенадцать лет, когда он впервые попробовал спиртное, принесенное старшими ребятами в спальню интерната. Потом перед глазами пронеслись миллионы картинок из его жизни.
Он впервые увидел лицо своей матери. То, что это была она, он понял сразу и в этом не сомневался. Прокуренный палец отца Никодима, запихивающего ему в рот просвирку на причастии. Лица преподавателей интерната. Грустные глаза Анюты. Пашку «Цыбу». Своих одногруппников по интернату и академии и многое другое, что хранилось у него в памяти.