Аллоген спокойно и тщательно пережевывал сухожилие и смотрел куда-то в небо, как будто ничего экстраординарного не произошло и к ним вышло не мохнатое чудовище, способное ударом одной лапы, высвободить их обе эманации одновременно, а еще один ежик. Аллоген взял в руку почти пустую пластиковую коробочку, в которой была соль, и бросил ее медведю.
К восхищению Максима медведь опустился на все четыре лапы, вылизал из коробочки остатки соли, что-то сам себе под нос буркнул и пошел обратно в смородину.
— Это, что было? — находясь еще в некоторой прострации, спросил Максим, обращаясь к Аллогену.
— Медведь, — невозмутимо ответил тот.
— Я понял, что не кот Барсик, — парировал Макс, — он пришел сам или по твоему приглашению?
— Сам он пришел на запах.
— На запах жареного ежика?
— Нет. На запах сырой человечины.
— Что?
— Этот медведь — людоед. Ему приходилось лакомиться человечиной, вот он и пришел к нам на запах. Думал перекусить по старой памяти.
— Хоть не вернется?
— Теперь он будет идти рядом и нас охранять.
— Ты уверен, что все время сможешь его контролировать? — поинтересовался Макс.
— Пока да, а там видно будет.
— Умеешь ты обнадежить.
— Давай немного полежим молча. Надо набраться сил, нам еще далеко идти.
II
Максим лежал в сытой неге и таращился на кроны деревьев. Периодически в небе пролетали патрульные корабли, но Аллоген убедил Максима, что они в безопасности.
Немного утолив голод и почувствовав прилив сил Макса, потянуло на разговор. Видимо воздух свободы, либо выброс адреналина подействовал на него как алкоголь.
— Аллоген, а почему в лагере нас не кормили мясом?
— Догадайся.
— Я тебе не экстрасенс, — употребил, вынырнувшее из глубин памяти словечко Макс.
Он вспомнил, что люди, которые так себя называли, были очень модными артистами в конце двадцатого начале двадцать первого веков. Про них снимали целые шоу, смыслом которых было, выкачивание денег из простофиль. В начале двадцать первого века на телевидении было много шоу, просматривая которые в архиве университета, Макс не раз удивлялся человеческой глупости. Самым бестолковым он считал шоу, где кучка бездельников обоих полов якобы строила любовь. Они целыми днями ничего не делали, кроме того как совокуплялись, дрались и рассуждали о человеческих отношениях. Особенно его поражали два персонажа. Первый был чудиком и какой-то несуразностью, которого все презирали, но сам он как будто этого не замечал, а второй был здоровой детина, на котором можно было поле пахать, но вместо того что бы заниматься делом, он строил из себя чувственного мужчину.